Ещё раз душевное спасибо! Я всё надеюсь выехать завтра и, по обещанию, напишу Вам из Москвы — а потом из Карлсбада. Мне приятно было бы думать, что мы встретимся зимою. Во всяком случае, мне теперь всегда будет нужно знать, где Вы и что с Вами.
От души желаю Вам всего хорошего, целую Ваши милые руки и остаюсь
искренне Вас полюбивший
Ив. Тургенев.
Bougival (pres Paris).
Maison Halgan.
Понедельник, 21/9 сент. 74.
He гладить Вас по головке, как Вы пишете, милая Юлия Петровна, — а целовать у Вас руки и прощения просить о том, что давно не отвечал Вам — вот что хочу я. Я много раз собирался и часто об Вас думал и всё-таки не написал. Повинную голову меч не сечёт.
Три недели тому назад я прибыл сюда после моей неудачной поездки. Я в Петербурге был болен, потом в Карлсбаде, так что бросил лечение и в Бадене; и теперь подагра меня не совсем покинула. «Jesuis un infirme» надо с этой мыслью примириться. Через две недели переезжаю в Париж, rue de Douai, 50 — и останусь там зиму. А Вы где будете? Неужто впрямь на Востоке? Впрочем, я должен сознаться, что Вам почему-то идёт быть в таких полутаинственных странах. Только жаль, что это Вас удаляет.
Мне всё кажется, что если бы мы оба встретились молодыми, неискушёнными — а главное, свободными людьми —
Докончите фразу сами.
Зачем вы мне не прислали то большое письмо, которое Вы начали?
Вы не скучаете в деревне — это хорошо. Но молодые «Базаровы» перевелись; да их никогда много не было. Теперешние новые люди не умны и бесстрастны: довольно пресная порода.
Я всё ещё не принялся за работу и вряд ли примусь. Кое-что предстоит, вертится в голове, но лень... лень... лень!
Все мои здешние живы и здоровы; моей молодой приятельнице предстоит кризис в половине декабря. Я сильно буду трусить.
Я часто думаю о Вашем посещении в Спасском. Как Вы были милы! Я искренне полюбил Вас с тех пор.
Можете Вы мне прислать хорошую Вашу фотографию?
Будьте здоровы и счастливы. Пишите мне от времени до времени. Ручаюсь Вам, что никогда более Ваше письмо не останется без ответа.
Я сердечно к Вам привязан, и мне приятно даже заочно целовать Ваши руки, что я и делаю теперь. Желаю Вам всего хорошего.
Ваш
Иван Тургенев.
Париж.
50, Rue de Douai.
Суббота, 26-го окт./7-го нояб. 1874.
Это очень мило с Вашей стороны, любезнейшая Юлия Петровна, что Вы вспомнили обо мне и прислали свою весьма похожую карточку (я принимаю её как подарок ко дню моего рождения — он наступает послезавтра, 28-го окт. — мне 56 лет!) — но зачем же вы не прибавили хотя двух слов о том, как Ваше здоровье, что Вы делаете, как Вам живётся в деревне — и какие Ваши намерения на зиму: Вы по-прежнему располагаете провести её в Петербурге? Мне было бы приятно узнать что-нибудь об Вас от Вас самих. Я всегда чувствовал большое влечение к Вам — но со времени Вашего посещения в деревне полюбил Вас искренно. Надеюсь, что мы ещё столкнёмся где-нибудь, и не слишком поздно.
О себе я Вам скажу, что моё здоровье поправляется — но медленно: всё ещё мои ноги не как у всех людей — и за работу я не принялся. Посмотрим, что скажет мой 57-й год. Многого не жду.
Все мои здесь здоровы и бодры. Моя любимица должна разрешиться от бремени около 15-го декабря — и это меня несколько пугает и волнует.
Дайте мне весточку о себе — а то я даже не уверен, застанет ли это письмо Вас ещё в деревне. Я жму и целую Вашу руку и остаюсь
душевно Вам преданный
Ив. Тургенев.
Париж.
50, Rue de Douai.
Пятница, 27-го окт./15 нояб. 74.
Вы мне написали чудесное письмо, милая Юлия Петровна, оно весьма живо перенесло меня в ту деревенскую, зимнюю глушь, с которой Вы, по-видимому, так отлично свыклись. Не сомневаюсь в том, что Вам теперь пока там очень хорошо; многое в жизни представилось бы человеку тяжким испытанием, если бы не мысль об этом «пока», которое сливается с ожиданием другого, более светлого или просто неопределённого будущего... На этом «пока» можно прокатиться полусознательно, полузадумчиво — до самого конца существования. Притом то Ваше прошедшее, которого я не знаю, но которое, наверное, до сих пор занимает важное место в Вашей духовной жизни — наполняет некоторым образом Ваше настоящее, отнимая у Вас даже желание чего-нибудь нового и навевая на Вас чувство резиньяции и смирения. Всё это прекрасно, но Вы ещё настолько молоды, что не можете серьёзно думать об устройстве себе гнезда — где бы «состариться и умереть». Во всяком случае, мне (я теперь говорю с эгоистической точки зрения), мне бы хотелось встретиться с Вами до подобного окончательного устройства Вашей судьбы и до окончательного моего превращения в старики (о моей молодости речи быть не может). Пять дней, проведённых нами вместе в деревне, показали мне, что между нами много симпатии — хотелось бы возобновить это сближение без нелепого и досадного аккомпанемента болезни. А потому мне было очень приятно узнать, что Вы весной собираетесь в Мариенбад и в Париж. Надо только устроить так, чтобы не «разминуться», как говорят малороссы. Я в начале будущего мая уезжаю на шесть недель в Карлсбад — Вы знаете, что это обок с Мариенбадом — вот бы Вам также в ту пору туда приехать! Отлично было бы — как Вы полагаете? Напишите мне, что Вы об этом думаете.
А мне здесь в Париже всё ещё не совсем хорошо. Подагра, под той или другой формой, не выпускает меня из когтей и мешает мне работать.
Вы говорите о снежных метелях и степях (помните у Пушкина: «как дева русская свежа в пыли снегов». Предыдущий стих отыщите сами). А у нас хотя холодновато — зато солнце ещё светит — только я им мало пользуюсь — из дома не выхожу.
Спасибо за совет насчёт «аконита», я им непременно воспользуюсь. Событие всё ближе да ближе... и мне жутко. Я вам напишу результат.
Вы жмёте мои руки — а я целую Ваши дружески, долго и нежно. Будьте здоровы.
Ваш
Ив. Тургенев.
Париж.
Среда, 6-го янв. 1875./25-го дек.
1874.
Милая Юлия Петровна, вчера пришло Ваше письмо — и я начинаю с того, что во-1-х, поздравляю Вас с Новым годом и от души желаю, чтобы он был для Вас счастливее прошлого (говорю это на основании Ваших слов, ибо, собственно, ничего не знаю) — а, во-2-х, уведомляю Вас о благополучном разрешении вопроса, который, как дамоклов меч, висел над моей головой. Моя милая Диди родила 20-го/8-го декабря дочь, которую прозвали Jenne Edmee, — роды были страшно трудные, жизнь висела на волоске — но с тех пор прошло 19 дней — и хотя она всё ещё лежит в постели — но опасности уже никакой нет — а ребёнок удивительно красивый, большой и здоровый. Теперь как гора с плеч — а были страшные минуты и часы, о которых лучше не вспоминать.
Вы пишете, что очень ко мне привязались — но и я Вас очень люблю — и много ли, мало ли между нами общего — это, в сущности, не важно. Jl yann atterait mutiel — вот что важно. Мне очень бы хотелось свидеться с Вами — и я надеюсь, что это моё желание весной — im wunderschonen Monat Mai. Правда, мы оба будем тогда пить богемские воды, что менее поэтично — но что же делать? — Если вам 33 года — мне целых 55 — вот что не следует упускать из вида.
Так как Ваша хандра и приходит и уходит вместе с оттепелью, то желаю Вам снега, холода и тех вьюг, что, по словам Полонского, «растят по стёклам окон» — белые розы. Но и замораживать себя не следует. На свете действительно есть нечто получше «предсмертной икоты», и хотя уже нельзя ожидать, что радость польётся полной чашей — но она может ещё окропить последние жизненные цветы. Смысл всех этих аллегорий очень хорошо выражен в известной русской поговорке — «живи, пока живётся».
