Анна послушно остановилась, прислонила велосипед к дереву и с рюкзаком и сумкой пошла к берегу реки. Руки ее тряслись, когда она раскрывала рюкзак, чтобы вытащить все необходимое для огненного погребения дочери. Пока Анна раскладывала уголь, спички и жидкость для розжига, снимала чехол с топорика, ею овладевало отстраненное безразличие. Словно это не она делала, а кто-то другой. Из леса Анна приволокла обломок толстой ветки в качестве колоды для рубки.
Мария все это время сидела тихо и наблюдала за ней, или просто смотрела на лес вокруг.
Закончив все приготовления Анна уселась рядом с ней прямо на траву. "Джинсы запачкаются" подумала она мимолетно и вяло удивилась о каких пустяках она думает в такой момент. Они сидели так и молчали, смотрели на текущую реку, на то, как, шумя под ветром, полоскались верхушки деревьев. Где то в глубине леса стучал дятел, кричала птица, а большой и шумный город был далеко и его гул был почти неразличим за шелестением листьев и скрипом деревьев.
Мария спросила ее, что за птица поет, удивилась что мама не знает. Некоторое время они перебирали названия, пока не сошлись на том, что им детям бетонных джунглей не угадать. Как-то неожиданно легко и свободно они заговорили о пустяках, о просмотренных на прошлой неделе фильмах и прочитанных книгах. Анна рассказала о то, как продвигается ее работа со светодиодами в пластике. Мария принялась вспоминать свои детские книжки, которые читала по складам. Они смеялись, припоминая какие-то смешные моменты из их жизни год назад, неловкие, глупые и такие милые в этот момент. Особенно смешно было вспоминать о том, как Анна купила в самом начале памперсы сама не зная зачем.
Где - то посреди шутки Анна внезапно разрыдалась, ее отстраненность пропала и она остро и горько ощутила, что сейчас проходят последние минуты ее совместной жизни с ее дочерью, что еще немного и она пропадет из ее жизни. Они расстанутся навсегда. И ничего больше не будет кроме этих воспоминаний о прожитых годах и этих последних минутках. Анне так много хотелось сказать и так больно было от того, что все равно всего не выговоришь и непонятно было даже с чего начинать. Мария чувствовала то же самое.
- Обними меня мамочка - сказала она тихо. - На прощание. Мне очень страшно. Будь рядом до конца, хорошо?
- Конечно,- кивнула заплаканная Анна и крепко стиснула дочь в объятиях, боясь, как обычно, сжать ее слишком сильно, чтобы не повредить.
- Я буду сильной - сказала Мария, - И ты тоже. А теперь сделай все, что нужно. Я люблю тебя.
- И я люблю тебя, доченька, - прости меня за все.
Мария как будто глубоко вздохнула а потом сказала:
- Давай.
Анна поднялась, бережно пристроила тельце Марии так, чтобы оно лежало на земле, а голова была на толстой ветке. Потом взмахнула топором и с силой ударила по голове дочери. Первый удар пришелся вскользь и срезал часть волос с головы, стесав небольшой кусок пластика и вызвав короткий болезненный стон Марии.
Анна на секунду остановилась, руки ее дрожали. Она посмотрела в наполненные болью и страхом глаза дочери безмолвно спрашивая ее разрешения, ожидая просьбы остановиться.
- Давай! - приказала Мария.
И Анна замахнулась и ударила снова, постаравшись прицелиться точно в середину головы дочери. На этот раз она попала, разрубив голову пополам. Стеклянные голубые глаза вывалились из глазниц, показывая крошечные коричневые кусочки плоти приклеенные к пластиковому черепу.
Болезненный крик Марии пропал, растворился в воздухе. Больше она не говорила. Отчаянно рыдая Анна разорвала упаковку с углем, высыпала его горкой рядом с окончательно мертвым телом дочери, положила его сверху и облила горючей жидкостью. Потом зажгла спичку трясущимися руками и смотрела как пламя сжигает светлые детские волосики на голове, как чернеет и обугливается нежное розовое лицо с давнишними следами красного маркера, как мутнеют и трескаются прозрачные синие глаза. Потом пластик тела вспыхнул ярким пламенем, выбросив густой клуб едкого черного дыма и Анна беспомощно посмотрела вверх, куда полетел этот дым, а с ним быть может и душа ее дочери.
"Прощай, доченька..."
Она долго еще сидела рядом с погребальным костром. От тела уже ничего не осталось, и долго еще красные угли превращались в серый пепел. Была глубокая ночь, Анна продрогла и промокла от росы и плакала, грея застывшие пальцы над горячими углями. В самый темный предрассветный час она думала о том, чтобы повеситься здесь же на ветке дерева и остаться рядом с дочерью в смерти или догнать ее в посмертии. Но потом вспомнила про данное старику-кукольнику обещание и нехотя отказалась от этой идеи.
На рассвете она собрала ладонями пепел в пакет из-под угля и, вспомнив совет старика рассеяла его - по воздуху, под деревьями, по быстрой воде речки.
"Пусть тебе будет там хорошо, дочка. Лучше чем здесь. Лети туда, где твой дом и где ты сможешь быть собой" - шептала она туманному утру.
Потом она собрала свои вещи и с трудом, окоченевшая, поехала на велосипеде в сторону города. Предстояло много дел. Необходимо было разыскать кукол. Хорошо, если мастера выпишут из больницы и он их отдаст. А если нет и он умрет ничего не сказав родственника - что они с ними сделают? Выбросят, сдадут в антикварную лавку, подарят кому-нибудь? Анна собиралась любым способом их добыть. Если надо выкупить или украсть.
Она вспоминала свою жизнь с Марией и то улыбалась то плакала попеременно. Потом она вспомнила прочно забытое письмо от отца из тюрьмы. Она ни разу не вспоминала о нем за все это время. Нужно будет съездить к нему, решила она. Может быть и к матери тоже. Сейчас мать казалась ей не опасной или страшной, а жалкой и несчастной. Анна даже улыбнулась, представив себе ее выражение лица, когда она нагрянет к ней с целой кучей кукол. Рассветное солнце осветило ее заплаканное лицо, покрасневшие от горя и недосыпа глаза и измятую и прокопченную одежду. Мир вокруг, освещенный этим солнцем, свежий и чистый, умытый росой был таким красивым, что Анна невольно улыбнулась ему. Так, как когда-то в детстве, выбегая, только что проснувшись, на крыльцо дома и улыбалась широко и радостно солнцу, благодарная ему за то, что оно так щедро дарит свои свет и тепло всему миру.
