— Что ты мне постоянно напоминаешь об этом? — Юзеф притворился рассерженным, — я ведь тебе объяснил, что писатель имеет право на вымысел.

— Право-то он имеет, это я знаю, — неохотно согласился Юзек, — но мне не хочется, чтобы повторилась та же история с чужой биографией, например, Гольдберга.

— Не повторится, уверяю тебя, — обещал ему Юзеф. — Биография Гольдберга не представляет для писателя ни малейшего интереса.

— Почему? — удивился Юзек. — Потому что Гольдберг тоже еврей?

Юзеф не ответил. Он только поморщился, потому что ему показалось, что у него заболел зуб, тот самый, который ему вырвал Гольдберг.

— Так что же? Пишем о классном комитете? — настаивал Юзек.

— Пишем, — вздохнул Юзеф.

В нашем классе чуть ли не половина ребят — евреи. Всех я еще не знаю, только Артека, Вилека, моего однокашника по начальной школе Гольдберга и Антека с нашего двора, который не еврей.

Наш классный руководитель, преподаватель физики, сказал, что хорошо бы председателем комитета выбрать меня, потому что я не скачу в школе как коза, или Гольдберга, потому что он лучше всех сдал экзамен. Я не знал, что ответить классному руководителю. Мне очень хотелось стать председателем, но стыдно было в этом признаться. И Гольдбергу тоже, наверно, было стыдно, потому что он тоже молчал. Классный руководитель вышел из терпения и сказал:

— Договоритесь между собой, тогда мне и скажете.

— Ну, может, ты будешь, — предложил мне Гольдберг.

— Как хочешь, но, может, лучше ты, — ответил я.

И тут к нам подошел Антек.

— Лучше всего председателем выбрать Антека, — сказал я.

— Чьим председателем? — спросил он.

— Председателем классного комитета, — сказал я.

— Во здорово! Раз вы так хотите — буду вашим председателем, — сразу согласился Антек, ударил по мячу и погнал его.

— У тебя что, не все дома? Какой из него председатель? Ведь он же дурак набитый! — кричал на меня Гольдберг.

— Именно поэтому он и будет хорошим председателем. Живет он в моем доме и будет нас слушаться, — объяснил я Гольдбергу.

А он в ответ:

— Не нас, а тебя. Ты хитрый, как змий. Больше я тебе списывать не дам.

И так разозлился, что перестал со мной разговаривать. Но Артека, Вилека и других ребят я сумел уговорить, и Антек стал председателем. Дурак-то он дурак, этот Антек, но никогда меня не бил и никогда не обзывал жидом, как Хенек. По мне, лучше ему быть председателем, чем Гольдбергу, который вечно из себя умника строит.

— Многовато ты написал об этом, — прервал его Юзеф. — Дай-ка теперь я.

И Юзеф начал писать. Но писал недолго, так как услышал, что кто-то подошел к нему и громко хохочет.

— А, это вы, коллега. Вижу, вам отчего-то весело.

— И даже очень, — ответил Критик, потому что именно он смеялся так громко, что помешал Юзефу писать.

— И отчего же, позвольте поинтересоваться?

— Я только что был в Доме Партии, — объяснил свою веселость Критик, — где прочел в бюллетене «Материалы западной прессы», что известный писатель Юзеф Гиршфельд, печатающийся под псевдонимом Юзеф Поточек, тот самый, который защищает греческих демократов, исключен из Союза, поскольку при обыске в его квартире обнаружили рукопись новой повести, где он разоблачает антисемитизм властей…

— Ну и что в этом смешного? Это же клевета! Самая обычная провокация! — возмутился Юзеф.

— Я смеюсь, — сказал уже серьезно Критик, — потому что вам, уважаемый коллега, не было бы счастья, да несчастье помогло. Этим наглым обвинением наших властей в антисемитизме, которое вы справедливо назвали провокацией, вам оказали неоценимую услугу. Я узнал от одного товарища из Дома Партии, который ко мне благоволит, что товарищ Секретарь действительно хотел выгнать вас из Союза за махинации с анкетой, но прочитав, что о вас пишут на Западе, изменил свое решение. А в знак благодарности вы, по-моему, немедля должны публично осудить эти, как вы верно выразились, клеветнические выпады.

— А я бы на твоем месте, — сказала Марыля, — не упустила такой возможности и немедленно переправила рукопись на Запад. Представляешь, какую тебе сделают рекламу? Переведут на все языки и дадут премию.

— Ты совсем спятила, — возмутился Юзеф.

— Марыля, ты не отдаешь себе отчета в том, что говоришь, — вторил ему Критик.

— Подобрались, как по заказу, два сапога пара, — сказала Марыля и принялась красить себе ногти в коричневый цвет, потому что фиолетовый уже вышел из моды. — Ничему вы не можете научиться, хотя бы на примере Мончки.

— А что Мончка? Шут и больше ничего, — отрезал Юзеф.

— Шут? — Марыля уже начинала сердиться. — Так послушай, что я узнала. К Мончке пришли иностранные корреспонденты и попросили у него интервью. Мончка притворился больным, извинился перед ними и предложил им зайти через несколько дней. А знаешь, зачем он это сделал? Так знай: чтоб выиграть время и посоветоваться с кем надо. С кем — нетрудно догадаться. А посоветовавшись, решительно отказался дать интервью. Взамен ему обещали поездку на год в Италию, где он тяп-ляп и сварганит что-нибудь о героизме и мученическом подвиге, за что, будьте покойны, отхватит государственную премию.

— Вздор! Мне ничего об этом не известно, — Юзеф пренебрежительно поморщился.

— Позвони Бородачу, узнаешь.

И Юзеф позвонил. Но Бородач только сказал:

— Не сейчас. Загляни ко мне, я тебе все объясню, — и повесил трубку.

Юзеф очень удивился. Бородач, правда, председатель, однако он, Юзеф, секретарь парторганизации, а известно, что значит секретарь. Почему же Бородач принял решение без него, почему он, секретарь парторганизации, ничего о Мончке не знал и не узнал бы до сих пор, если бы ему не сказала Марыля?

А пока он удивлялся, маленький Юзек писал дальше. Он писал, как Антек, которого он сам сделал председателем, теперь строит козни против него и даже обозвал его на переменке трусливым евреем.

Критик подглядел, что написал Юзек, и сказал Юзефу:

— Два раза вам сошло с рук. Первый раз — с этой злосчастной анкетой, второй — с рукописью, которую вам вернули и не привлекли вас к ответственности. Но в третий раз беды не миновать. Советую вам поостеречься.

Критик подглядел, что написал Юзек, и сказал Юзефу…

— Почему он мне все время мешает? — пожаловался Юзек.

Но большой Юзеф вместо того, чтобы заступиться за маленького, сказал ему:

— Ступай домой, Юзек, уже поздно, мама будет беспокоиться.

А сам пошел в бар чего-нибудь выпить. По пути он взглянул вверх, на небо, потому что ему показалось, что над городом снова кружит стая сорок, да и воробьи на крышах уж больно расчирикались. Он зашел в бар и попросил рюмку водки. Выпил, потом заказал вторую, заплатил и пошел домой сварить себе кофе, потому что в баре кофе был отвратительный.

— Поздравляю, — встретила его Марыля. — Звонил Бородач и велел тебе передать, чтобы ты подал заявление об отпуске по состоянию здоровья, потому что переутомлен, страдаешь бессонницей и у тебя невроз. Поедешь в санаторий. С Домом Партии все уже согласовано. Ах да! Еще он говорил, что замещать тебя будет редактор — этот, из «Литературного Обозрения».

Юзеф ничего не ответил. Он только лег и долго-долго не мог заснуть. А когда наконец заснул, то сновидения и на этот раз его не посетили.

Наутро Марыля спросила;

— Что тебе сегодня снилось?

— Ничего, — ответил Юзеф.

— Быть того не может, — сказала Марыля. — То, что мне никогда ничего не снится, это я понимаю, но чтоб тебе, с твоей-то биографией!

Юзеф почти не выходил из дому. Вышел он только за билетом на поезд и путевкой в санаторий, а по пути забежал в кондитерскую, так как обещал Марыле купить пирожных.

Известно, что ночные мотыльки слетаются на огонь, но никто не знает, что происходит с таким мотыльком, когда никакого огня нету. Когда Юзеф Поточек был Юзефом Поточеком и больше никем, — а продолжалось это много лет, — он даже иногда удивлялся, что нигде не встречает своих старых друзей, которые могли бы распознать в нем кого-то другого. Правда, так получилось у него с Гольдбергом, но один раз не в счет. И вот, стоило только Юзефу Поточеку начать распознавать в себе Юзефа Гиршфельда, как разные люди, которые, как ночные мотыльки, таились прежде Бог знает где, слетелись вдруг, точно на огонь, чтобы приветствовать Гиршфельда в Поточеке. Сначала этот Мазуркевич, потом — Гольдберг, а теперь сразу двое: Меллер и дочка Розенов, ставшая, по-видимому, пани Меллер, потому что они вместе сидели в кондитерской, куда Юзеф забежал за пирожными, и с первого взгляда было ясно, что это супружеская пара. Юзеф знал о их существовании, а Меллеры — о его, но до сих пор они как-то не сталкивались. А теперь повторилась та же история, что с Гольдбергом. Юзеф вовсе не был рыжий, скорее лысый, не носил галстуков красного цвета и не глядел вокруг пламенным взором — так почему же к нему стали слетаться эти ночные мотыльки?