Помню, как обучаясь во 2-м или 3-м классе, мы всем классом ходили на похороны троих, таких же как мы, ребят из 5-й школы. Оказывается, они тогда нашли снаряд и один из учеников начал молотком его разбивать. Вследствие чего произошел взрыв и все трое погибли.
Однажды, мой 13-ти летний старший брат, Анатолий, его одногодок – Иван Драбина, я и Петя Стюпан пошли по мишуринрогской дороге в степь за травой. И в километре от нашей улицы, справа на обочине дороги, возле кустов, нашли унитарный выстрел (с гильзой и снарядом) для 152 мм гаубицы-пушки. Мой старший брат взял его в руки и направился к телеграфному столбу. Иван Драбина мне и Пете сказал, чтобы мы легли на обочине дороги, под кюветом, и лежали не выглядывая. Мы так и сделали, но я частенько подымал голову и наблюдал, что делает мой старший брат. Он с этим боевым изделием для пушки подошел к столбу и начал бить о столб, чтоб расслабить соединение и вытащить из гильзы снаряд. Минут 20 расшатывал, ударяя по деревянному столбу. Расслабив, таким образом, соединение, мой брат вытащил снаряд с гильзы. В гильзе находился пороховой заряд в мешочке; его оттуда извлекли, забрали с собой, а пустую гильзу и снаряд оставили у столба. Этот порох хорошо горел при зажигании его спичками – вот для этой цели и разбирали хлопцы унитарный выстрел. Да, опасность была велика – ведь на самом конце снаряда находился взрыватель, и стоило Анатолию этим взрывателем попасть по столбу, – то не миновать бы взрыву. Но как-то пронесло.
В дошкольные годы, и когда я учился в начальных классах, тогда зимы были очень холодные. Окна в нашей хате были одинарные и от мороза все стекла были замерзшие; чтобы увидеть, что делается на улице, нам, малышам, приходилось долго дышать на стекла окон, чтобы растаяло смотровое колечко, – тогда я видел, что делается на улице, сколько выпало снега. А в хате было прохладно, тогда углем мы не топили, – ведь его надо было привезти с железнодорожной станции, а это далеко и привезти было не на чем, так как в совхозе было три автомашины, да еще нужны были деньги на уголь.
Жили мы тогда в условиях натурального хозяйства: по силе возможности сами все производили и сами же все потребляли. Для обогрева хаты в зимнее время частенько использовали солому, сухие стебли кукурузы и подсолнухи. Бывало, вечером в плите жгли определенное время солому до тех пор, пока не нагревалась груба. Затем топку прекращали и ложились все спать, а к утру было уже достаточно холодно в хате. Когда были дрова, то топили дровами, но это было слишком роскошно – проводить топку дровами – они быстро заканчивались. Поэтому мои родители дрова использовали для растопки плиты или печи.
Основным материалом для обогрева зимой у нас являлся «домашний уголь», произведенный из коровьего навоза.
Всю осень, зиму и весну навоз из-под коровы, после уборки ее стойла, складировали в кучу в 5 метрах от сарая. И к окончанию весны накапливалась полутораметровая гора. Этот навоз собирался и выкидывался на кучу вместе с подстилочной соломой. А летом, где-то в июне или июле, собирались все взрослые члены семьи и начинали делать с этого навоза большие брикеты и раскладывать по всему двору для просушки. Для этого отец из досок сбивал деревянные формы (2—3 штуки) размером (30 на 40) см, и приступали к работе. Отец вилами, с кучи навоза, скидывал на площадку навоз, при необходимости его брызгали водой; босыми ногами месили, как густую глину, затем вилами заполняли деревянные формы этим навозом и утаптывали ногами. Далее, брали эту форму с навозом, несли в установленное место и выталкивали на травку, и этот брикет лежал и высыхал. Через неделю его переворачивали, и он лежал до тех пор, пока не становился полностью высохшим. Высохшие изделия заносили в сарай и складировали в штабель. Этот «домашний брикетный уголь» нас спасал от холода в зимнее время. Горел он действительно, как уголь, и горел продолжительное время. Топили им печь и пекли хлеб, горел он и в плите.
За дровами ходили в посадку, – она нас выручала. Дрова из акации, даже будучи сырыми, горели хорошо. Ходил в посадку за дровами 13-ти – 15-ти летний старший брат Анатолий. Он часто и меня брал с собой. Шел он в посадку, когда становилось совсем темно на улице, чтоб никто из соседей не видел. Мне тогда было от 7-ми до 10-ти лет и ходить в посадку с Анатолием не хотелось. Но он тогда говорил: «Пошли со мной, хоть топор понесешь и за дорогой у посадки понаблюдаешь, когда я буду рубить дерево». Посадка находилась от нашей улицы в 800 метрах. К посадке мы шли напрямую, через колхозное вспаханное поле. Подойдя к посадке, Толя сразу искал подходящее дерево, а я выдвигался на метров 50 вперед, переходил посадку на другую сторону, где вдоль нее проходила полевая дорога, становился за удобным кустом и вел наблюдение в ту сторону, откуда мог появиться объездчик, то есть был в готовности предупредить брата, если вдруг будет ехать он на лошади. Я прослушивал местность, напрягал в темноте свои глаза и только слышал удары топора. Брат, срубив дерево, занимался оголением его от веток. Закончив эту работу, он брал на плечо оголенный ствол дерева и нес домой, а я шел следом за ним и нес топор.
За соломой, к совхозной скирде в поле, то же ходил мой старший брат Анатолий, ведь он, начиная с 1953 года, оставался при родителях, будучи самым старшим из детей в их доме, не считая сестры Люды. Идя за соломой, он меня брал с собой. Солому скирдовали прямо на скошенном поле, но ходить к скирде за соломой было намного дальше, чем к посадке за дровами. Ходили за соломой к скирдам, находящимся в 1 – 1,5 км от нашего дома. Собирались и шли к скирде, когда на улице становилось совсем темно. Толя брал специальную сетку и металлическую клюшку для выдергивания соломы со скирды.
Что представляла хозяйская сетка?
Из вербы делались две дуги. Две палки из вербы, толщиною 3—4 см, сгибали дугой и на огне подогревали до тех пор, пока они переставали обратно разгибаться. Клали эти дуги на землю: одну – вправо, другую – влево, изогнутыми сторонами наружу, затем брали клубок льняной веревки, толщиной 4—5 мм и делали сетку с ячейками 15—20 см, привязывая их к деревянным дугам. К одной из дуг привязывали 2-х метровую веревку.
В темное время мы с Толей подходили к скирде соломы. Толя раскрывал и укладывал возле скирды сетку, брал металлическую клюшку, дергал солому и укладывал на сетку. Наложив в сетку громадную гору соломы, Толя брал конец веревки, пропускал через противоположную дугу сетки и приступал плотно утягивать. Я ему помогал. Солома в сетке оказывалась достаточно сжатой и уплотненной. Толя эту сетку с соломой брал на спину и нес домой, а я за ним шел следом и нес металлическую клюшку.
Солома эта использовалась для подстилки корове, стелили на пол в хате и топили плиту.
В 1956 году отпочковалась от нашего дома и сестра Люда: летом, мама повезла ее в г. Днепропетровск. Моя старшая сестра поступила учиться на штукатура в ГПТУ (строительное училище) и училась там один год.
После окончания строительного училища она осталась работать в г. Днепропетровске в одном из строительных управлений треста Днепротяжстрой.
В сентябре 1956 года моя младшая сестра, Нина, пошла в 1-й класс, а старший брат, Толя, закончил 7 классов, таким образом получил неполное среднее образование и пошел в совхоз выпасать стадо телят, – ему было только 14 лет. В этот же год, поздно осенью, он устроился работать скотником на совхозной ферме, где он, наравне со взрослыми, занимался уходом за молодняком лошадей. И работал там два или три года, когда не подошло время идти учиться на курсы шоферов.
Помню, как девяти-десятилетним пацаном, я ему тоже немного на этой ферме помогал. Даже частенько ночевал в его дежурке. В дежурной комнате была плита и даже печка, обогреваемая от плиты. Плиту отапливали тогда соломой и, когда вечером становилась теплая печь, я туда залазил и всю ночь спал. А Толя ночью почти не прилегал, – ходил и все проверял, как там у лошадей. Стояла в дежурке на столе керосиновая лампа. Вечером в дежурку приходили пожилые мужики с улицы: Моргун-старший, Остап Коновал и еще другие. И начинали они играть в дежурке в очко на деньги. А я лежал на печке и наблюдал за ними, за их игрой. Сидели они допоздна, до часов 24.00, или даже позже, а затем только расходились по своим домам.
