Окаянные мальчики

Прирожденной музе,

одним касанием крыла

соединившей мою Землю и с Небом, и с Бездной,

драгоценной

Женечке.

Есть женщина – мать, есть женщина – блядь, есть женщина – муза.

С одной тепло, сладко с другой, с третьей жизнь чудо.

Но говорят, есть еще одна: не женщина, а икона.

Прильнешь, поймешь: жизнь – сон, все спят. А ты проснулся. Ты дома.

О лошадях и их чучелах

Внезапно покинутый женой, вернувшейся из отпуска сразу же за вещами Вася почувствовал себя вывихнутым из жизни. Вывих – довольно болезненная травма и Васю потянуло на обезболивающие в виде моих запасов виски и на покой философских бесед. Обычно веселый, активный и общительный, он стал больше размышлять. Бывает, стоит у окна, смотрит неподвижно на улицу несколько минут, а потом скажет:

– Все мы приходим на эту Землю для одного, для того, чтобы проявить и познать всю безграничность и вариативность любви. И все, что нам мешает – это наш эгоизм, наша любовь к себе.

Я посмотрел на него и сказал:

– Глядя на тебя, кажется, что ты пришел сюда, чтобы познать всю глубину и беспредельность одиночества.

Вася продолжает смотреть в окно, а потом отвечает:

– А ты знаешь, что породистый жеребец-производитель может покрыть натуральным образом очень мало самок? Но если его сперму собрать, то искусственно можно оплодотворить тысячи кобыл. Поэтому на конезаводах есть даже специальная профессия: жеребца подводят к чучелу кобылы, а этот человек должен вовремя направить член коня в спермоприемник.

Помолчав, он продолжает:

– Я вот думаю: как часто мне казалось, что в самый важный момент чья-то неведомая рука берет меня за шиворот и направляет совсем не туда, куда я стремился, и светлая мечта вдруг оказывается просто каким-то чучелом. Но все же я не могу обижаться на судьбу. Ведь я, по крайней мере, не чувствовал себя самим этим чучелом.

– Или рукой, которая держит член коня, – не выдерживаю я. – Ты соединил все: и беспредельность любви через искусственное осеменение, и бесконечное одиночество среди чучел, на которое судьба обрекает нас при помощи веры в любовь. Ты знаешь, я буду за тобой записывать.

Вот так и началось, что я стал записывать некоторые его мысли. Он верит, что мы живем ради ближнего, а я верю, что человек самодостаточен и ему никто не нужен. На мой взгляд, Васина философия – это смесь экзюперизма и инфантилизма. Он говорит, что хочет любить, а подразумевает, что будут любить его. Дескать, приручите меня. Приласкайте. Строит из себя самца, а сам ищет мамочку. Ну…, кто не без греха?

– Если бы я точно знал, что мир существует только в моем воображении, и я могу все, что только могу вообразить, то я бы любил, любил, любил, любил и любил без конца и без остановки. Потому что не знаю большей радости, когда любишь и чувство это из тебя сифонит, льет и плещет, – говорит Вася. – Однако ж или мир существует не только в моем воображении, или воображение не только мое… И если искать смысл жизни через опыт, который мы получаем, то все мы: и богатые, и бедные; и мужчины, и женщины; и дети, и взрослые вынуждены пережить и выстрадать одно и то же: отделенность от других, тоску по ближнему, по единению, по слиянию. Все мы переживаем одно и то же – опыт одиночества. Спасения нет. Спасение в любви, но… настоящая любовь несовместима с жизнью. Вот как-то так, что ли… – сказал Вася и добавил: – Главное, правильно подобрать наркоз.

Услышав про наркоз, я наливаю ему виски и говорю:

– Нет плохих отношений, есть неправильно выбранная дистанция между партнерами, глупые ожидания, несбывшиеся надежды, полученный опыт или потраченное время.

О том, чего хочет женщина, и о похмелье.

– Сколько лет живу, а все не могу понять, чего же хочет женщина, – говорит Вася, выливая остатки виски себе в стакан.

Я смотрю на стакан.

– Смотри, – говорю я. – Давай все упростим до максимума. Вот стакан. Если сравнить с женщиной то, о чем он мечтает? О том, чтобы его наполнили.

– Ну и что? – Не понимает Вася.

– А-то, дорогуша. Наполняй, да пей. И нечего усложнять, – говорю я.

Вася налил. Задумался, а потом, многозначительно сказал, глядя на меня через стакан:

– Я хочу еще раз повторить: искушенный человек НЕ ПЬЕТ ДЛЯ КАЙФА. Его цель – похмелье. Именно невыносимое утреннее чувство вины может вознести и дух и мысли до новых высот. Чем хуже настроение, тем меньше нужно выпить, чтобы его достичь. Опохмеляться стоит не тогда, когда плохо физически, а тогда, когда вы не можете вынести ту ясность понимания бытия, которая является вам утром. Впрочем, искусство пить и заключается в том, чтобы правильно рассчитать именно силу похмелья, а не опьянения. Те, кто пьет для веселья, в компании, просто переводят продукт. ТОЛЬКО ОДНОМУ! ТОЛЬКО НА НОЧЬ! И ТОЛЬКО ИЗ МЕРНОГО СТАКАНЧИКА! И вот какая мысль посетила меня сегодня утром: а не в том же ли и смысл любви? Не в ней самой, а в похмельном синдроме, который за ней следует, когда ее не принимают или она проходит. А может быть, вообще… полнота достигается только после того, как все кончено. Не строительство дома, а пепелище должно венчать постройку. Не рождение, а смерть венчать жизнь. Не свадьба, а развод венчать брак. Не первый взгляд, а первое: «иди на х…» венчать встречу двух сердец.

Я чувствую, что нам пора пройтись, прогуляться и проветрится. Мы идем на Петропавловку, к Неве.

Об охране архитектурных памятников и о глубинах.

Мы с Васей любим иногда прогуляться по Петропавловской крепости. Хотя на улице от философии меня все время отвлекают девушки. Вася тоже любит поглазеть по сторонам. Хорошо, что оба мы умеем держать нить беседы и, пусть с паузами, все же доводим любой диалог до логического завершения. Вот и сейчас я отвлекся:

– Во! Мой тип! Смотри. Вот именно такой изгиб ноги, четко выверенный природой угол между бедром и голенью (а у меня есть вкус!). Совершенная пропорция. Когда вижу, дыханье перехватывает. Как тебе?

– Ма-а-альчишка! – Смеется Вася. – Ножки, как говорит Петербургский тибетолог Алла Сизова – это же факультатив! Ты ж мужчина. Ты самой природой задуман, чтобы нырять глубоко. Где ж твой глубинометр?

Я смотрю на него так, что он поясняет:

– В глаза надо смотреть! Есть девушки с длинными ногами и глубокой… в общем, не важно, но в глаза посмотришь и сразу ясно – мелкА! То есть, не глубока. Я люблю таких, чтобы посмотрел и равновесие боишься потерять от того, какие там бездны. Чтобы как ночью в море купаться, когда под тобой черно и километры в глубь. Чтобы живот сводило от страха и восторга. А еще, когда приглядишься, а там, в глубине грусть притаилась и черти, черти, черти с кочергой и угольком. А она, как пленница царя морского с самого дна тебя молит: «Спаси меня, мол, если такой идиот, рискнешь», ну а ты балансируешь: упасть или нет. И вот так, по канату, над пропастью столько, сколько выдержишь. Во-о-от. А ты… ножки.

Я посмотрел на него и спросил:

– А ты своему психоаналитику это рассказывал?

– Нет, а-то вдруг он мне это все разжует и объяснит. Как же я тогда жить буду без этих бездн? Я моряк! Мне без моря нельзя.

– Глубинометр, – задумчиво проговорил я – По-английски depth-meter почти как death-meter. Смотри, поаккуратнее. О! Глянь, еще замков понавесили!