Кровопускание ли обострило ум и зрение Бенедикта, либо тому была иная причина, но сейчас он видел ясно, остро и холодно. Сам его вес, казалось, пролился в таз вместе с тяжелой кровью, и теперь он ступал легко, привычно для всех и для себя. Этого он и ждал, потому-то о кровопускании и вспомнил. Гостю зря казалось, что хозяин глумливо щурится, не сводя глаз с потолка - нет, это чуть больше, чем за ночь, отекли веки, а с ними и все лицо, безнадежно исказив его. Прозрачная кожа его за ночь пересохла, слегка пожелтела. Никакой надежды в этом не было, пришла пора отступить, отступиться, чтобы не упасть, как Нарцисс, в медленный вязкий поток смерти, но Бенедикт вопреки себе уставился на бывшего возлюбленного еще пристальнее. Он видел не Игнатия - там и видеть сейчас было нечего, просто живой труп; Бенедикт видел врача, Тео. Тот как раз снял руку с пульса пациента и ткнул пальцем над щиколоткой. Там тут же появилась бледная ямка и сгладилась далеко не сразу. Тео недовольно оскалился, покивал бородой и развернулся к посетителю. Узнав Бенедикта, он протянул было руку - норовил проверить пульс и у него, - но ректор дал понять: "Вставай!".
Тео думал, косматя бороду: "Перестарались, перемудрили, залили его изнутри водой, вот теперь и отеки... Да что с ним сделаешь? Не серебряный гвоздик был, просто олово - вот и пошло воспаление. Подлец этот Гауптманн...", и Бенедикт понял, что доктор медицины тоже виновен. Тогда он жестом отстранил лекаря и сказал:
- Тео, отойдите!
Тот не понял, как звучит голос: молит его Бенедикт или проклинает, но это все равно. Он вышел и беззвучно прикрыл дверь.
Тогда гость присел на краю лежака, и в ноздри ему ударило мочой. Слабо воняла вся комната, но, понял он, источником был Игнатий целиком, его кожа. Вопреки вони Бенедикт уселся еще прочнее. Игнатий уже опустил веки-подушки, словно бы и видеть гостя не хотел. Глаза его были по-прежнему неподвижны. Бенедикт склонился к отечной бледной голове,, словно бы опустил лицо в воду, в лихорадочное тепло и запах аммония, прижал висок к виску и зашептал:
- Ты не спи, не засыпай, я приду, я скоро вернусь! - но по ритму то была колыбельная...
Как долго он бормотал свое, кто знает? Душа Игнатия не отзывалась, потом он все-таки вернулся из своего опустевшего пространства. Бенедикт отпрянул, но прежде возложил ладони на ключицы больного. И, увидев, что глаза его шевельнулись и открываются, спросил строго:
- Игнатий, кто это сделал?
Тот сколько смог раскрыл глаза, того же болотного или морского цвета, но теперь зрачки их расширились - и какие же тьмы он созерцал? Но Игнатий, совершенно как прежде, ответил, слегка удивляясь и чуть брюзжа на извечную бенедиктову глупость:
- Ты что, не понял? Никто, никто... Вот смотри - я узнал лишнего...
- Что же?
- Те двое испугались, что Урс их узнает, если не я. И убили Урса. А потом - сам знаешь. Это никто, никто, не гоняйся ты за ними...
Но голос больного брюзги шелестел, лишенный тембра и интонаций, а веки тихонько наползали на зрачки.
- Ладно. Только подожди меня.
Но больной уже ушел за горизонт сознания и все умолял едва слышно:
- Бенедикт, верни мою кровь! Верни ее.
Тот тупо изумился, словно бы ему приказали искать именно то, чего и быть не может. И что это нужно сделать именно так, как сказано. Но старую кровь снова в жилы не вольешь, не правда ли?
- Забери мою кровь.
- Хорошо...
- Она там, за домами палачей.
- Зовет тебя? Кровь?
- Там, на пустыре...
Лепет смазался и исчез, душа больного скрылась в тумане и стала недоступна. Но Бенедикт видел - пустырь за домами палачей, высохший бурьян и почему-то вечер. Развалины - чей-то бывший подвал и два-три бревенчатых венца над ним, серебристо-серые. Сидят трое-четверо, по очереди прихлебывают из большой бутыли. К ним-то вчера и подошел Игнатий... Но он лоялен то ли им, то ли Бенедикту. Прямо сейчас, и не понять, кто же такие эти пьяницы - всего лишь темные и беззвучные тени.
На прощание Бенедикт поцеловал возлюбленного в висок, а не в лоб - побоялся раньше времени призвать похитителей душ, но не ощутил ни сухости, ни влажности, ни тепла.
Во дворе, у самого порога ему стало дурно. Он надеялся, что Тео не заметит - тот стоял, глядел вроде бы в бесконечную даль, но на самом деле просто созерцал кирпичное крыло библиотеки - приковало взор, красное, яркое. Бледный свет, такой навязчивый, обесцвечивал и без того бледный камень построек, отнимал у вещей и вес, и объемы, и тяжесть, и сущность, но прозрачными они быть не могли. Тео с усилием отвел глаза и увидел, как ректор опирается рукою о стену, чего не позволял себе никогда. И вот этот скелет навис во весь рост над малорослым-доктором, хмуро уставился в лицо оловянным взглядом и потребовал:
- Тео, Вы не давайте ему спать, хорошо? Я скоро приду.
Тут Тео почувствовал себя так, как полагается нашалившему и глупому студенту. Он хотел оправдаться, но не мог угадать, в чем же ему надо оправдываться прямо сейчас? А ректору между тем удалось оторвать ладонь от стены, отступить и выпрямиться. Смотри-ка, думал Тео, сердца он не чувствует - вон как прыгает одежда. Подожди, погоди-ка, он ведь все еще с ножом, так и не снял с шеи да и забыл о нем напрочь! Доктор медицины, студенческое светило Ставрос хотел было предложить помощь и этому упрямцу, но промолчал. Он был уверен - Бенедикт либо сошел с ума, либо намерен совершить что-то. Он не просто слоняется, как вчера. Что ж, насколько Тео знал упрямого ректора, тот либо умрет в пути, либо действительно что-то сделает, либо взвалит на себя еще и обвинение в колдовстве, потому что силами природы здесь не справиться. А противостоять ему бесполезно и даже опасно. Что ж, пусть себе идет и оставит нас всех, наконец, в покое!
Тео вернулся к созерцанию кирпичей. Но, когда затихли шаги Бенедикта, ему стало так печально, так противно, что он скомкал бороду в кулаке и поспешно вернулся к больному. Но Тео-Крестоносец знал: ничего он больше не сделает, пациенту он бесполезен совершенно.
***
Второй привратник хотел, чтобы не скрипели ворота. Почему-то начал раздражать его этот ржавый скрип. Сообразив, что ректор собрался покинуть территорию университета, привратник заблаговременно отодвинул створку и сделал это так осторожно, что она промолчала. Ректор то ли не заметил ничего, то ли по своему обыкновению задумался - на поклон не ответил и проскользнул в щель. Второй привратник жил так, чтобы не знать ничего лишнего - время проводил только с семьей, компании с подозрительными людьми не водил и всех, у кого уже есть докторская степень, боялся на всякий случай до трепета. Он знал, конечно: сторожевого пса отравили, его коллегу оскопили, а ректор сходит с ума. Но он не желал знать, как все эти события между собою связаны и почему так произошло. Еще меньше ему хотелось думать о том, что же теперь будет. Но ректор ушел, ворота нужно было прикрыть, двор - подмести...
А Бенедикт ничего не желал знать ни о привратнике, ни об университете. Если он еще о ком-то и помнил, то это Тео, нужный доктор Тео. Но ни сам Игнатий, ни душа его не желали сейчас удерживаться в памяти. Что ж, подумал Бенедикт, если не мешать ему... Эта мысль не завершилась, ее оттеснила другая - как можно вернуть пролитую и давно свернувшуюся кровь? Должен ли он сохранить ее при себе, если разыщет? Верить предсмертному бреду - зачем? Но Бенедикту верилось, и выбор его свелся к двум возможностям - либо его путь отклонится чуть влево, как он и замыслил - тогда он уйдет к виселице и вверх по оврагу; но есть и путь резко вправо, которым вчера убежал Игнатий - мимо елочек, в переулки и на пустыри. Начинать следовало с чего-то одного, потому что времени почти не осталось.
Тут дорога околдовала Бенедикта, совсем как в молодости. Войдя в возраст, он стал оседлым не из-за слабости, не благодаря честолюбию. Оседлый может воплотить мысли, которым давно задолжал воплощение, а потом пасти их и растить. Путешествовать с юношами становится все скучнее, да и взрослый мужчина среди мальчишек выглядит развратным неудачником. Итак, дороги сами, соперничая, ложились под ноги, а разум плавал где-то в белесом свете. Повязка сползла, и кровь просочилась из свежей раны, стекла по ладони и закапала со среднего пальца. Она оказалась чуть менее черной, чем он ожидал. Так, может быть, его кровь сумеет разыскать кровь Игнатия и что-то с нею сделать? Приятно удивленный, Бенедикт поглядел вправо, свернул туда и шагнул к деревцам, где вчера Игнатий сбил его с ног и покалечил сердце. Если кровь будет капать, то станет чем-то вроде крошек Ганса и Гретель, и тогда... Дальше нужен был еще один выбор: или свернуть в переулочки, точно следуя вчерашнему пути Игнатия - там сейчас гуляли гуси, а то и свиньи, этот путь может заиграть тебя, заставить крутиться до самой смерти и не выпустить никуда, или же пройти чуть дальше, миновать территорию опасной черни и сразу выйти к палачам. Этот путь Бенедикт и выбрал, но кровь внезапно остановилась, его прихватил могильный холод. Если кровь не пойдет, если она остановится, он останется здесь, а переулки станут играть им, путником, не выпуская.
