Какая-то нечаянная жалость подкатила вдруг комком к горлу Бориса. Он вообще был весьма чувствительным парнем, но черту эту в себе не приветствовал, и если что – вступал с нею в непримиримую борьбу. Причем, порой эта борьба принимала весьма необычные формы. Вот как теперь, например, когда, желая погасить внезапный всплеск сентиментальных эмоций, он набрал полную грудь воздуха, выдержал паузу и неожиданно гаркнул во всю мочь своей дури:

– Губбель, подъем!

Бедный Вениамин, что с ним после этого сталось! Он дернулся, словно подстреленный лось, сбросил с себя одеяло и в страшном переполохе вскочил на ноги, одновременно пытаясь дотянуться до висевшего на гвозде ружья. Борис уж и не знал, что ему делать, то ли смеяться, то ли драпать отсюда подобру-поздорову, как вдруг Вениамин застыл на месте и, ошарашенно глядя на физиономию своего громогласного визитера, воскликнул:

– Борька, ты?!

Он отбросил в сторону оказавшееся ненужным ружье, опустился обратно на кровать и, указывая Борису на стоявшую около окна табуретку, все так же недоумевая спросил:

– Как ты меня нашел?

– То есть как это как? – тут уж пришел черед удивляться Борису. Он уселся на табурет и вопросительно уставился на Губбеля. – Проснись, Веня, ты же мне сам позвонил в Москву и все подробно растолковал.

– А я тебе что, разве звонил?

Вениамин имел вид настолько растерянный и изумленный, что Борису стало страшно. У него вдруг возникло ощущение чего-то непоправимого, неумолимо надвигающегося из неведомых и загадочных сфер. Правда, наваждение это длилось недолго, до тех самых пор, пока Бориса не осенила внезапная мысль, расставившая, казалось, все по своим местам. Он улыбнулся и с заметным облегчением пробормотал:

– Господи, чего я от него жду, он же пьяный.

– Это кто из нас пьяный-то, – моментально среагировал Губбель. – Сам несешь какую-то околесицу, а на меня киваешь.

– Вот злодей, – Борис всплеснул руками, – ведь наверняка же квасишь тут в одиночку, так мало того, еще и отпираешься. Ну, чего молчишь? Правда глаза колет?

Вениамин не отвечал. Некоторое время он безмолвно смотрел на друга, затем тихо проговорил:

– Боря, что все это значит?

– Ну уж нет, – Борис начал злиться, – это ты, мил друг, изволь мне объяснить, что все это значит!

– Мне нечего объяснять. Я у себя дома, сижу на своей кровати и ни к кому не врываюсь незваным гостем.

– Это я то незваный? Ну ты, брат, даешь! Давай-ка все-таки проясним этот вопрос окончательно: ты мне звонил в прошлую пятницу утром, или не звонил?

Губбель скривился.

– Мы переливаем из пустого в порожнее. Последний раз я пользовался телефоном полгода назад – говорил с отцом, матерью и сестрой. Все, больше я никому никуда не звонил. И давай закроем эту тему.

Борис подозрительно сощурил глаза, от чего лицо его приобрело выражение хищной целеустремленности.

– Странно, – сказал он тоном государственного обвинителя, – почему ты так спокойно об этом говоришь. Разве тебя самого не удивляет, откуда этот гипотетический шутник узнал о твоем местообитании, когда даже твои родители не ведают об этом ни слухом, ни духом?

На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Тикали настенные часы. Снаружи зашелестел, забарабанил по оконному стеклу обильный летний дождь. Борис ждал. Сам даже не зная, чего именно, он тем не менее каким-то шестым чувством ощущал присутствие некой невысказанной тайны, водораздельным хребтом пролегшей между ним и его притихшим другом. Наконец, приняв вид человека, пришедшего к какому-то важному решению, Вениамин прервал порядком уже затянувшееся молчание и заговорил:

– Ты спрашиваешь меня, почему я так спокоен. Почему не удивляюсь. Задним числом ты упрекаешь меня во лжи. Но я не лгу. Я действительно никакого отношения к этому твоему таинственному телефонному звонку не имею. А не удивляюсь я по той простой причине, что человека, видевшего океан, трудно удивить стоячей лужей.

Губбель замолчал. Он сверлил Бориса испытывающим взглядом, как это делают обычно люди, желающие знать, что думает о них собеседник. Выдержав паузу, он как будто невпопад спросил:

– Как ты думаешь, почему я здесь?

– Ну я там знаю, – Борис пожал плечами, – нашел свое призвание, охотником вот стал, назад к природе, всякое такое…

– Ерунда, – перебил его Губбель. – И близко ничего подобного. Я, конечно, мог бы рассказать тебе кое что об этом, но ведь я знаю, ты думаешь, что я сумасшедший. Ты всегда так думал. Оно и понятно, по вашим дерьмовым понятиям я действительно настоящий придурок. И мне, в общем-то, на это совершенно наплевать, просто тебе же хуже. Ты мне все равно не поверишь, так стоит ли рассказывать?

– Ты давай валяй, рассказывай, а там потом разберемся, кто что о ком думает. И потом, во что я должен верить, если ничего еще даже не услышал?

– Хорошо. Только, – Вениамин как-то странно посмотрел на Бориса, – тебе все-таки лучше поверить мне на слово, потому что в противном случае тебе придется увидеть все собственными глазами.

Борис удивленно вскинул брови.

– Ха, интересные дела. Так может мне действительно лучше тебе не поверить и увидеть все собственными глазами?

– Не думаю, – Вениамин смотрел на Бориса все тем же непонятным, отсутствующим взглядом.

– Это почему же?

Вениамин медлил с ответом. С ним явно что-то происходило. Что-то неладное. Наконец, он сказал.

– Потому, что здесь кишит тварями.

Борис тяжело вздохнул и устало прикрыл лицо ладонью.

– Какими еще тварями здесь кишит? – безразлично спросил он, теряя всякую надежду вернуться домой в твердом рассудке. Заждавшись ответа, он поднял глаза на Губбеля и в удивлении открыл рот, пораженный той переменой, что в считанные секунды произошла с лицом его друга.

Губбель выглядел очень странно. Он не смотрел уже на Бориса. Его взгляд беспорядочно соскальзывал с предмета на предмет, нигде не задерживаясь, а на губах блуждала бессмысленная улыбка. Он начал говорить, и лихорадочная одержимость зазвучала в его голосе.

– Я не знаю, я понятия не имею, что это за твари, откуда они пришли и зачем. Но я их видел! Вообрази себе черное пятно размером вот с эту миску, плоское и бесформенное. У них ничего нет, ни глаз, ни ушей, ни конечностей – абсолютно ничего. Но они умеют ползать, и они ползают везде, где это только возможно, подлые твари, они как шпионы везде суют свой нос, или что там у них вместо носа, черные, абсолютно черные, страшные…

Губбель стал очень возбужден, лицо его сделалось красным, на лбу выступили мелкие капельки пота. Он остановился, перевел дыхание. Помолчал, понемногу приходя в себя. В конце концов, ему, похоже, удалось-таки взять себя в руки, потому что когда, по прошествии некоторого времени, он опять заговорил, его голос звучал уже достаточно спокойно, а фразы не сбивались в бессвязный набор слов.

– Пять лет назад, – продолжил свой рассказ Губбель, – я приехал сюда в командировку, делать репортаж о буровиках. Приехал и застрял. Между Ельниками и буровыми вышками геологов опустился невероятно густой туман, лететь через который вертолетчики отказывались наотрез. Так вот, мне тогда местные остряки в шутку предложили идти через тайгу пешком. Помню, все очень смеялись, даже не подозревая, что я могу отнестись к этому предложению всерьез. Они не знали, с кем имеют дело. В тот же день я начал искать себе проводника.

Вопреки ожиданиям, делом это оказалось совсем нелегким. Все, к кому я обращался, непременно отвечали мне отказом. Что я только не предлагал – водку, деньги, даже часы – все без толку. Нет – и все тут.

Поначалу я недоумевал: чего они так боятся? Говорят – туман, туман. Но в Ельниках-то ведь никакого тумана не было. Однако когда меня отвели на одно возвышенное место, откуда открывался вид на близлежащую тайгу, мое недоумение рассеялось. Ты, наверное, знаешь это место, во всяком случае, был там. Это налево от главной улицы, в Плешаковском переулке, на пути к аэродрому. Вот оттуда я и увидел туман. Он вырастал непроницаемой молочно-белой стеной примерно в километре от той точки, где я стоял, и уходил далеко на север, на юге немного не дотягивая до железнодорожного моста. Ничего подобного никогда прежде мне видеть не приходилось. Туман был настолько плотен, что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО выглядел как стена, слегка выпуклая и плавно закругляющаяся наверху. Это зрелище подействовало на меня колоссально. Я понял, что непременно должен оказаться ТАМ, ВНУТРИ. С удвоенной энергией я возобновил поиски проводника, пока наконец мне не указали на старика-эвенка, который, вроде, собирался на следующее утро уходить в тайгу. Старика, насколько я понял, уважали, но и то, при упоминании о его намерении идти в зону тумана, крутили пальцем у виска.