Со своей стороны, дамы из свиты королевы, преследуя каждая свои интересы, всячески поощряли ее новую любовную страсть. И несчастная Иоанна, покинутая мужем, преданная Робертом Кабанским и влачащая бремя обязанностей, которое было ей не по силам, забылась в любви Бертрана дʼАртуа, даже не попытавшись ей противиться, – ибо в ее душе все религиозные и нравственные принципы были уничтожены в зародыше и она поддавалась пороку с той же легкостью, с какой изгибаются тела несчастных созданий, которым жонглеры переломали кости. Что касается Бертрана, он обожал королеву с пылом, превосходившим все мыслимые пределы людской страсти. Вкусив счастья, которое не могло привидеться ему в самых дерзких мечтах, юный граф едва не лишился разума. Какими бы суровыми увещеваниями отец, Карл дʼАртуа, происходивший по прямой линии от Филиппа Смелого, один из регентов королевства, ни пытался остановить сына на краю пропасти, Бертран слушался только своей любви к Иоанне и неумолимой ненависти ко всем ее врагам. Часто на закате дня, когда ветерок со стороны Позилиппо или Сорренто прилетал поиграть его волосами, стоял он, бледный, недвижный, в проеме одного из окон Кастель-Нуово, облокотившись о подоконник, и пристально смотрел в сторону площади, где в это время, довольные собой, герцоги Калабрийский и Дураццо скакали рука об руку в облаке пыли, возвращаясь с вечернего променада. И тогда молодой граф в гневе хмурил брови, взгляд ясных голубых глаз его становился хищным и угрожающим и мысль об отмщении и смерти на мгновение искажала его черты. Но уже в следующее мгновение он вздрагивал, и легкая рука ложилась ему на плечо. Он медленно оборачивался – из страха, чтобы божественное виденье не вспорхнуло к небесам, – и видел перед собой девушку с раскрасневшимися ланитами, бурно вздымающейся грудью и сияющим, влажным взглядом, которая пришла, чтобы рассказать ему свой день и подставить чело для поцелуя в награду за все ее труды и за те часы разлуки, которые ей пришлось пережить. Девушке этой, еще минуту назад диктовавшей законы и выносившей приговоры перед суровыми судьями и строгими министрами, было пятнадцать; юноше, утешавшему ее в печалях и, в своем стремлении отомстить за любимую, замыслившему убийство принца крови, еще не исполнилось и двадцати – дети, посланные на землю, чтобы стать игрушками ужасной судьбы!

Два с лишним месяца прошло после смерти престарелого монарха, и вот, утром 28 марта 1343 года, Филиппа, вдова великого сенешаля, которая уже изыскала способ добиться у государыни прощения за подлую западню, устроенную ею ради того, чтобы сын получил все мыслимые привилегии, вошла в покои королевы, бледная, растрепанная и непритворно напуганная. Она принесла новость, обещавшую посеять при дворе тревогу и скорбь: пропала Мария, младшая сестра Иоанны. Обыскали все сады и дворики, силясь найти хоть какой-то след, обошли все закоулки замка и допросили стражников, угрожая пытками добиться от них правды, но принцессу никто не видел и не было обнаружено ни единого свидетельства, которое позволило бы утверждать, что она сбежала или была похищена. Королева, у которой забот и без того было предостаточно, услышав об этом новом огорчении, совершенно пала духом. Однако, оправившись от первого изумления, она, по примеру всех несчастных, у коих отчаяние отнимает разум, впала в ярость и стала раздавать приказы, к тому времени уже исполненные, и в сотый раз спрашивать об одном и том же, чтобы выслушивать одни и те же ответы, сопровождая их бесполезными сожалениями и несправедливыми упреками. Скоро новость распространилась по городу, изумив многих. В замке поднялся переполох, спешно собрали регентский совет и во все концы разослали гонцов с обещанием трех тысяч золотых дукатов тому, кто сообщит, где прячут принцессу. В отношении солдат, охранявших Кастель-Нуово в ту ночь, когда принцесса пропала, было начато расследование.

Бертран дʼАртуа, отведя королеву в сторону, поделился с ней своими подозрениями относительно Карла Дураццо. Однако Иоанна без раздумий сочла его предположение неправдоподобным: во-первых, Карл не появлялся в королевской резиденции с того самого дня, как между ними состоялось бурное объяснение; когда же они вместе с принцем Андреем выезжали в город, герцог Дураццо демонстративно прощался со спутником у моста, и ни шагом далее; а еще никто и никогда не замечал, чтобы молодой герцог разговаривал с Марией или хотя бы обменялся с ней взглядом. В конце концов, когда опросили всех очевидцев, выяснилось, что накануне исчезновения чужаков в замке не было – за исключением одного нотариуса, чудаковатого и помешанного на благочестии старика по имени Никколо ди Мелаццо, за которого Томмасо Паче, лакей герцога Калабрийского, поручился головой. Бертран вынужден был согласиться с королевой и день за днем выдвигал все менее вероятные предположения, лишь бы поддержать в ней надежду, хотя сам ее не разделял.

И вот, через месяц после исчезновения юной принцессы, в понедельник 30 апреля, поутру, случилось нечто невероятное, небывалое, по своей дерзости превосходящее все догадки. Город застыл в ошеломлении, а горе Иоанны и ее приближенных переросло в негодование. Едва колокола церкви Сан Джованни прозвонили полдень, ворота великолепного дворца герцогов Дураццо распахнулись и оттуда под звуки труб, на конях под богатыми попонами, выехали две колонны всадников с гербом герцога на щитах. Они окружили дворец с тем, чтобы никто из посторонних не нарушил обряд, который вот-вот должен был произойти на глазах у огромной толпы, в мгновение ока, как по волшебству, собравшейся на площади. Во дворе высился алтарь, а рядом – помост с двумя подушками из красного бархата, расшитого золотыми геральдическими лилиями, символизирующими французский королевский дом, и герцогскими коронами. Вскоре появился роскошно наряженный Карл рука об руку с принцессой Марией, сестрой королевы, которой на тот момент не могло быть больше тринадцати лет. Она покорно преклонила колени на подушку, Карл сделал то же самое, и старший капеллан дома Дураццо торжественным голосом спросил у него, с каким намерением склоняется он столь смиренно перед служителем Церкви. Тотчас же мэтр Никколо ди Мелаццо встал слева от алтаря и твердым, отчетливым голосом зачитал сперва акт о бракосочетании Карла и Марии, а затем – послания от его святейшества суверенного понтифика Климента VI, сообщавшие, что своею властью он снимает все препятствия к этому союзу, в числе коих малолетство невесты и близкая степень родства между будущими супругами, дозволяет своему возлюбленному сыну Карлу, герцогу Дураццо и Албании, взять в жены сиятельную Марию Анжуйскую, сестру Иоанны, королевы Неаполя и Иерусалима, и дает им свое святое благословение.

Капеллан соединил руки брачующихся и прочитал приличествующие случаю молитвы, после чего Карл повернулся вполоборота к толпе и громко провозгласил:

– Перед Господом нашим и перед людьми – вот моя супруга!

– Вот супруг мой! – дрожащим голосом вымолвила Мария.

– Долгие лета герцогу и герцогине Дураццо! – стали кричать люди, хлопая в ладоши.

Молодожены тотчас же сели на невиданной красоты лошадей и в сопровождении рыцарей и пажей торжественно объехали город, после чего вернулись во дворец под гром рукоплесканий и звуки фанфар.

Когда невероятная новость достигла ушей королевы, первым движением души ее была огромная радость, что сестра наконец нашлась. Она удержала за руку Бертрана дʼАртуа, намеревавшегося вскочить в седло и во главе баронов напасть на кавалькаду, чтобы наказать похитителя. Иоанна устремила на него взгляд, исполненный глубокой печали.

– Увы, слишком поздно! – грустно проговорила она. – Карл и Мария – законные супруги, раз уж первосвященник Церкви, который, по воле моего деда, является и главой нашей семьи, дал им свое согласие. Мне только жаль мою злосчастную сестрицу, ведь, будучи еще совсем юной, она угодила в сети к мерзавцу, принесшему ее в жертву своим амбициям, мерзавцу, который рассчитывает благодаря этому браку получить права на мою корону. Бог мой! Странный рок довлеет над Анжуйской династией! Отец мой умер молодым, в самом расцвете славы. Моя мать вскоре сошла в могилу за ним следом. И обе мы, Мария и я, последние потомки Карла I, едва вступив в пору отрочества, были отданы подлецам, для которых мы – всего лишь ступеньки, ведущие к власти!