— А помните, как я звал генерала на дуэль? — горячился Петр-артиллерист. — Жаль, что он не согласился.

— Я еще помню, как вы меня вдвоем конвоировали! Отреклись от меня, прежде чем петухи пропели, — напомнил Ники.

— Да полноте, господа! Кто старое помянет… — примирительно ответил пехотный Петр, и повернувшись к Аркадию, добавил. — А Петя, надо сказать, недурно дуэлирует! Был случай: дуэль, стрелялись через платок. Это, надо сказать, верная смерть обоим! Так вы подумайте только: две пули столкнулись в воздухе!

— Это повезло моему противнику! — шумел другой Петр. — И генерал жаль что застрелился, а не позволил мне его шлепнуть. У меня он был бы одиннадцатым, совсем как у Толстого-американца.

— За своих убитых он страшную цену заплатил. Одиннадцать детей у него Господь прибрал.

От слов Аркадия бретер отмахнулся.

— Не пойму, отчего он надумал стреляться, а захотел схлопотать эту же пулю на дуэли.

— Потому, — пояснил Аркадий. — Что дуэль — это рулетка. Если бы вы не убили генерала, его бы вызвал на дуэль адъютант убитого. А за ним — еще кто-то. И чтоб каждый раз не страдать от страха, он решил отбояться единожды.

— Ну да, некуда было деваться генералу. Может, мы бы ничего и не доказали, однако карьере его определенно крест пришел, — заметил Петр-пехотный.

— Это вы хорошо сказали: «крест» да и «пришел»! Ха-ха! — смеялся его артиллерийский тезка.

— Бросьте! Вы поняли, господа, что я хотел сказать. Я вам такую историю расскажу: в госпитале мне один подпоручик рассказал. В прошлом году его ранило под Балаклавой. Лежит он, с жизнью прощается. И тут к нему в воронку пластун прячется. Увидал раненого офицера, перевязал его, как водится, потащил в тыл. Протащил версты полторы до разбитой батареи. А там за фашиной кончается полковник. Ну и солдатик прикинул: оба помрут без помощи, но двоих не вынести. А полковник — все же больше, чем какой-то подпоручик. Ну и дальше потащил полковника, а этого, выходит, бросил. И что ты думаешь…

Петр сделал паузу, отхлебнул пива, продолжил:

— Полковник-то в госпитале очухался, за него солдата наградили, де, вынес из боя командира. Оба за подпоручика промолчали. Солдат за ним не то ходил, но не нашел, не то вовсе не ходил. А подпоручика англичане под вечер нашли, вылечили. А когда подлечили немного — сбежал он. Подпоручик-то. Рассказал, как все было, солдату — зубы пересчитал, уж не знаю, что с ним после было. А полковник — не вынес позора, застрелился… Вот и Рязанин… Отказавшись от дуэли, он бы запятнал свою честь, стал бы нерукопожатым.

— Да нерукопожатым, а рукожопатым он был. Убить как следует — и то не смог.

Пока два Петра спорили меж собой, Аркадий склонился над Николаем.

— Скажи, Ники… Только честно…

Николай насторожился:

— Что тебе сказать?… Хотя спрашивай безусловно. С тобой буду честен до конца, как с отцом духовным.

— Скажи… Та дама, с которой ты был в ночь убийства — это не…

— Кто такая «не…»? — усмехнулся Ники. — Аркаша, я смотрю, вырос?… Ревность?…

— Я задал вопрос, — обиделся Аркадий. — Я хотел получить на него ответ. А вместо того слышу три вопроса…

— Ай, не бери в голову, брат! Как на духу говорю: я был там с Екатериной, дочерью того купца, у которого чайная лавка на Греческой! Если хочешь, я от нее отступлюсь, расскажу, как тебе с ней себя вести, на что она падка.

Аркадий покачал головой.

— А, ну, слава Богу! А я уж испугался, что у лучшего друга зазнобу перехватил. Ты говори, если что!

В дверь ввалились донцы, и стуча шалыгами нагаек стали требовать пива да закусить.

— Господа, прошу простить! — поклонился Ники. — Я знаю этого хорунжего. Мы стояли в Крыму рядом. Я отойду на минутку поздороваться.

Он действительно отошел. Но минуткой дело не ограничилось. Казак Ники узнал, принял сердечно, обнял и даже запечатлел на щеке офицера пряно-чесночный поцелуй. Отпускать не желал категорически. И уже Ники звал к казакам своих собутыльников. Петр-пехотный заказав еще пива, вышел освободить для него место.

Петр-артиллерист посмотрел по сторонам.

— Хорошо, что встретил вас, — офицер доверительно взял Аркадия за локоток. — Если бы не проказа Ники, я бы все равно нашел вас. У меня просьба будет.

— Какая же?

Из кармана вицмундира офицер достал сложенный вчетверо листок.

— Взгляните, это письмо к моей возлюбленной.

— Скажите, ведь это хорошее письмо?

Аркадий невольно поморщился. Похоже, письмо, обнаруженное ночью писал именно этот смельчак, бретер… «А ведь кого он убивал на дуэлях, — пронеслось в голове. — Были наверняка умней его».

— Что это вы наяпонислись? Не нравится, что я написал?.. — офицер выглядел откровенно обиженным.

Верно, еще немного и офицер бы потребовал сатисфакции, дуэли, а это верная смерть…

— Нет-нет, письмо замечательное. Видно сразу, что вы ее любите, и будете замечательным мужем.

— Вы находите?.. — оживился Петр. — Я тоже так думаю. Я даже сестре ее понравился! Так она и сказала: «Так тебе и надо».

— Но некоторые ошибки надо бы исправить, — из кармана Аркадий достал карандаш и принялся за дело.

Глядя на то, как исправляются ошибки, Петр заметил:

— Николай прав, вам в самом деле следует записаться в наш полк! За нами вы будете как за каменной стеной.

В самом деле: с этими молодцами он был бы… Нет, не за каменной стеной, а в гуще событий. Он бы писал такие reportage — лишь следовало выбрать звучный псевдоним. Предположение было заманчивым.

В то утро к пансиону мадам Чебушидзе подъехала видавшая виды двуколка, скрипящая каждым своим механическим суставом и со слегка разными колесами. Возница — старый еврей, одетый в штаны и засаленный лапсердак поверх несвежей рубахи вызвал хозяйку, сообщил, что он безумно просит прощения, но он таки желает видеть графиню Колокольцеву. Первым порывом хозяйки было кликнуть кого-то из господ офицеров, дабы тот устроил наглецу должную выволочку, и научил этого жида держать свой чесночный запах подальше от ее дома.

Но из пансиона вышла госпожа Колокольцева, которая, оказывается, ждала экипаж. Она была в дорожном платье, вооруженная против солнца зонтиком и соломенной шляпкой.

Графиня сообщила, что некоторое время ее не будет в городе, она уезжает в имение друзей ее родителей. Нет-нет, адреса для пересылки корреспонденции не будет, да он, наверняка и не понадобится.

Бригадирша понимала, что постоялица лжет. Однако не это вранье занимало хозяйку, а мысль о том, что комната в ее пансионе, может быть, странным образом проклята, и постояльцы всегда будут оттуда пропадать. Однако же сие проклятие было выгодно. И бригадирша быстро прикинула, где и какие вещи графини получится продать, если та, не дай Бог исчезнет. Мысль получилась приятной, и мадам Чебушидзе улыбнулась.

За комнату было уплачено на неделю вперед, и, указав на два своих чемодана, Графиня уселась в двуколку. Багаж тут же принялся устраивать сзади еврей, при этом его пантофли на деревянной подошве стучали словно кастаньеты. Закончив с багажом, еврей взгромоздился на козлы и щелкнул кнутом.

Кляча повлекла двуколку по брусчатке Екатерининской к Бердянскому шляху.

Город скоро окончился, и слева и справа потянулись поля, разрезанные оврагами, крохотными рощами, аллеями, кои скрывали съезд в чье-то имение, в село. Степь выгорела под солнцем, лишилась большинства свих красок. Воздух был сух и пылен, казалось еще немного и от его дыхания вспыхнут ковыли, хлеба, которые как раз убирали загоревшие до эбенового цвета крестьяне. И лишь чайка, залетевшая сюда, могла напомнить, что где-то рядом море.

Дорога перевалила через холм, и пошла вдоль кукурузных полей. Была она тут столь высока, что женщине порой казалось, будто дорога идет в туннеле. Проехали через какое-то сельцо, вымершее по случаю жары, лишь в пыли играли неутомимые дети. Галдя, они бежали с двуколкой наперегонки, и к своему торжеству, часто опережали уставшую клячу.