Гайтаново стояло черным и безмолвным, и, доехав до предместий, Аркадий остановился, стянул наземь покойника, отпустил коня. Теперь убитого безусловно найдут, поднимут тревогу. По крайней мере, о смерти агента известят его начальство.

Напоследок юноша обшарил карманы убитого, надеясь, что обнаружит какие-то записки. В бумажнике Аркадий нашел пятьдесят рублей кредитными билетами. Нужда наступила на горло благородству, и сорок рублей перекочевали в карман юноши: покойнику все равно, а полицмейстер наверняка искусится такими деньгами.

Вполне приличный револьвер системы Адамса, хоть и был соблазнителен, в этом городе оказался бы слишком приметен, и юноша вложил его в одеревеневшую руку убитого.

Опустив лошадь, пошел на море, где раздевшись донага, плескался в воде, смывая чужую кровь.

Внезапно пронзила мысль: нож. Он оставил его в седельной сумке, что осталась на лошади. Кобыла-то, верно, далеко не ушла. Вернуться? Опасно. Ладно, пусть уж остается как есть.

После, собрав окровавленную одежду в кипу, отправился голышом к себе домой. Пели вторые петухи. На прохожего скорей для порядка, чем из злости лениво брехали собаки. Проходя через слободку, Аркадий встретил единственного человека — мучимый бессонницей, выкурить трубку выбрался здешний бондарь. Увидав голого юношу, он посмотрел на него со смесью полуосуждения и полузависти, однако ничего не сказал. В былые времена он и сам, бывало, от иной дивчины уходил в окно, едва успев прихватить одежду.

Около трех ночи Аркадий оказался в своей комнате. Он опасался, что из-за переживаний не удастся уснуть, однако сон будто подстерегал его…

— Убили! Убили! Прямо посреди улицы зарезали! — причитала какая-то баба так, словно убиенный штабс-ротмистр был, по крайней мере, ее далеким родственником. — Это что же делается? Теперь по улицам спокойно ходить не моги! Куда только полиция смотрит?

Ей отвечали в том смысле, что вчера при встрече генералов было дурное знамение, и как есть, сейчас по улицам городка разгуливает сам Антихрист.

…Такую роскошь как водопровод город себе позволить не мог, и приходилось копать колодцы. А поскольку вода везде кроме Слободки залегала глубоко, копачей нанимали вскладчину — рыли один колодец для нескольких домов, а то и для целой улицы.

На Малой Садовой было три колодца. Один как раз размещался за забором напротив окон комнаты Аркадия. Ворот у него был столь скрипуч, что иногда казалось, будто кто-то недобрый пытает кошку. Этот звук обычно будил Аркадия по утрам, но в то утро его поднял гам вокруг этого уличного места встреч.

Юноша стал быстро одеваться, едва не натянув окровавленные тряпки.

— Что сталось? — спросил он, выйдя из калитки.

Бабы, обнаружив нового благодарного слушателя, затараторили наперебой. Выходило, что штабс-ротмистра обнаружили еще когда Аркадий плескался в море. На труп едва не наехали хохлы, торопящиеся со свежим молоком и маслом занять лучшие места на базаре. По простоте душевной он не сбросили покойника с дороги, а отвезли его к полицмейстеру. Разбуженный полицмейстер разъярился, но спросонья хохлов отпустил, за что себя сейчас корил.

Аркадий отправился в полицейский участок, который сейчас обступали зеваки. Парадный вход охраняло два квартальных надзирателя, имеющие по случаю преступления парадный вид.

С независимым видом Аркадий пошел во двор.

— Куда прешь? — спросил, было, надзиратель.

— К дяде… — и юноша указал на бричку городничего, которая стояла во дворе участка.

Надзиратель отступил. Аркадий, завернув за угол, зашел в черный ход. Пошел на звук голосов, кои неслись из подвала, где находились камеры. В одной из камер на лавке и лежал убитый. Рядом с ним стоял городничий и полицмейстер. У двери стоял еще один полицейский чин, словно убитый офицер мог сбежать или причинить иное какое беспокойство. Впрочем нет, беспокойство он все же причинил.

Сапожник, схваченный за дела других, спал за решеткой в соседней камере. Был он привычно пьян и движение рядом совсем его не беспокоило.

— Темно тут у вас… — заметил городничий, переводя взгляд с крошечного зарешеченного окна на любимый горшок герани.

— Так ведь тюрьма! — резонно возразил полицмейстер. — В тюрьме можно и потемней.

Заметив Аркадия встрепенулся:

— Каналья! Трофименко! Кто пустил постороннего?

— А, Аркадий… — городничий сделал знак полицмейстеру, что все в порядке. — Извольте видеть: заезжие творят, что хотят! Приезжают и умирают прямо на наших улицах.

— Самоубийство? — деланно равнодушно спросил Аркадий, осматривая штабс-ротмистра.

Выглядел тот, как и надлежит покойнику жутко: лицо застыло жуткой гримасой, одежда — изодрана и залита кровью. Рана в области сердца позволяла заключить, что нет, это не самоубийство. Но ответ полицмейстера чуть не сшиб Аркадия с ног.

— Определенно несчастный случай. Шел человек, поскользнулся, упал на кем-то оброненный ножик. В кармане убитого обнаружено два рубля денег, таким образом, версия ограбления напрочь отметается. А иначе зачем его убивать было?..

— А где нож? — простовато спросил Аркадий.

— Нож, видимо либо украли, либо потеряли хохлы, когда везли сюда.

— Лошадь… — напомнил городничий. — Хозяйка пансиона говорила, что он уехал на лошади.

— Лошадь пока обнаружить не удалось. Вероятно, убежала в степь. Наверное, кем-то поймана, и сейчас продается на каком-то базаре. Но мы ищем.

«Конечно, ищут, — подумал Аркадий. — Чтоб взятку получить с продавца — зачем еще».

Но то было уже неважно: вряд ли лошадь могла бы присовокупить к делу хоть какие-то показания.

Но мысль скользнула к револьверу, лежащему рядом же, на лавке.

— Можно взглянуть?… Никогда оружие вблизи не видал.

Пока не успели запретить, Аркадий поднял пистолет. Тот действительно был пятизарядным. От него сильно пахло порохом.

«Тупицы, — думал Аркадий. — Неужели они не чувствуют, что из револьвера стреляли? Разве по следам на одежде не заметно, что покойника тащили? Или все они замечают, но делают вид, что не замечают?… Зачем? Чтоб меньше было хлопот? А, может, они намеренно пытаются все замять? Воистину, с такими помощниками — никаких врагов не надо».

Городничему, конечно, гора с плеч долой. Сделает вид, что никогда с офицером о шпионе не разговаривал.

— Что теперь будете делать с покойником?… — спросил Аркадий.

— А что с покойниками еще делают?… Зароем. Письмо отправим в полк.

— Телеграмму, — испугавшись собственной смелости, поправил Аркадий. — Письмо могут потерять. Как раз два рубля есть на телеграмму.

— А хоронить его на что?… — возмутился полицмейстер.

— Военных в городе полно, — у городничего будто проснулась и шумно заворочалась совесть. — Если пустить шапку по кругу, то на плохонький гроб наберется. А в каком гробу лежать, я, думаю ему все равно.

Гроб был словно не сбит из досок, а скроен из коры.

Нет-нет, на Бастионе и в доме Рязаниных удалось собрать сумму изрядную — даже какую-то странную серебряную монету с витиеватой вязью отдали горцы. Но вдова вполне предсказуемо заявила, что квартирант задолжал, и значительная часть собранных денег пошла на оплату комнаты в пансионе:

Но далее посильных пожертвований офицерская солидарность не пошла: на похоронах штабс-ротмистра был только Аркадий, мелкий полицейский чин, батюшка, да два не вполне трезвых гробовщика.

На дрогах покойника отвезли на кладбище на берегу Гайтан-реки, почти напротив Могилы, невдалеке от каменоломен. Штабс-ротмистр не дотянул до отставки, но все же остался в этих краях до Второго пришествия.

Револьвер убитого лег в ящик стола градоначальника, телеграмма ушла в полк. Аркадий написал заметку о гибели офицера и письмом отправил в Екатеринослав — вдруг напечатают за скромный гонорарий, а газету прочтет Кто Надо.

Но даже если смотреть на дело с определенной надеждой, то об убийстве штабс-ротмистра в столице узнают не ранее вечера, а то и завтрашнего утра. Пока рассудят, что делать, пока снарядят нового агента, пока тот доедет… Покамест никому не удавалось добраться из Петербурга в эти края быстрее, чем за восемнадцать дней.