…Вокруг был ясный день, но пещеры хранили густую ночь, и вступить туда казалось смертельно опасным. Аркадий прислушался и огляделся. Было тихо. Но тишина стояла не пугающая, не могильная, а обыкновенная летняя, разбавленная дуновением жаркого летнего ветра, стрекотом кузнечиков. Через проторенную санями колею по своим насекомым делам мураш делово тащил соломинку. Эта ничтожная тварь Божья отчего-то более всего убедила Аркадия, что все хорошо. Если муравей ничего не боится, зачем же человеку опасаться чего-то?

Аркадий сбегал в кусты, где по-прежнему лежали приготовленные штабс-ротмистром припасы, вернулся оттуда с факелом и спичками. Зажег огонь, ступил в полумрак. Он опасался, что в темноте быстро потеряет следы, однако в тоннелях колея была как бы не заметней — его не заметал ветер, здесь не ложилась роса. Она указывала путь лучше нити Ариадны, но вела, разумеется, куда-то в сторону и вниз от коридоров, где убили штаб-ротмистра.

В темноте казалось, будто шагать пришлось три версты, но позже Аркадий заключил, что прошел от силы версты полторы, да спустился саженей на пятьдесят. Подземное путешествие закончилось комнатушкой саженей три на пять. Как и везде в пещерах, потолки в ней были невысоки — может, полторы сажени, может чуть более. Рослому Аркадию приходилось сгибаться. Проскользнула мелкой рыбешкой мысль о том, что вопреки источникам древние греки не были таким уж и статными или не столь гордыми, раз постоянно так гнули шею.

Одна стена комнатушки была разрушена совсем недавно. Камни, некогда ее составлявшие отброшены были с пути. В самом же помещении имелись следы недавней человеческой деятельности: потолок был покрыт свежей копотью, в углу валялись огарки факелов. Казалось, даже дым окончательно не выветрился.

Аркадий выдохнул не без облегчения: опасаться тут уж было нечего. Чтоб тут не хранилось ранее — больше того здесь не имелось. А на что он рассчитывал? — запоздало заговорила логика. — Если бы что-то прятали здесь, то, верно, таких заметных следов не оставили. А тут, ясное дело, из пещер нечто отволокли к реке, на плот или на барку, а затем либо подняли по течению вверх, либо наоборот спустили к морю.

Здесь делать более было нечего.

Оставалось лишь выйти назад по тем же следам колеи.

Итак, Ситнев, мир праху его, в каменоломнях искал золото, а нашел что-то иное, чего находить ему не стоило. Нечто спрятанное, очевидно или древними греками, или, что менее вероятно — турками. Но вот что? Что-то большое, тяжелое…

Аркадий остановился, разглядывая проем меж коридорами. Скорей всего предмет не помещался в этот проход, и тут его пришлось уширить. И выходило, что в ширину находка Ситнева была около сажени с четвертью, по высоте — не более полторы сажени, и не более же двух саженей в длину — иначе бы она просто не вписалась в поворот.

Но что это было? Какая-то скульптура? Вряд ли бы она заинтересовала британскую разведку — скорей бы дождались окончания войны. Помнится, штабс-ротмистр вздрогнул, когда Аркадий упомянул об архимедовых зеркалах. Неужто какое-то тайное древнегреческое оружие?… Кажется, сходилось: и Сиракузы, откуда был родом Архимед, и Аретуза были колониями Коринфа.

После обнаружения чего бы то ни было, Ситнев, — размышлял Аркадий далее, — обозлившись на земляков, о своей находке известил английского купца — до войны тут их было предостаточно. А тот, в свою очередь, поставил в известность свое правительство, наверняка оговорив себе приличные комиссионные.

Английская разведка отправила к нему своего агента — либо живущего здесь, либо бывающего тут довольно часто.

Аркадий вышел на воздух. Мир казался огромным. Да отчего казался — таковым он и был. Спрятать в нем предмет размером с фортепиано было совсем нетрудно.

Оставалось только гадать: какой тайной владеет вражеский лазутчик. Но ясно, была она немаленькой. Столь большой, что ради нее от осады Севастополя отвлекли три броненосца. Те жгли уголь, вели обстрел города. А один выстрел стоит, наверное, поболее, чем Аркадий в месяц зарабатывает уроками. Борт залп сделал — и содержание на год полетело в воздух.

Может, кому-то отрадно, что ядра зарылись в приазовский песок, а не упали на головы русских солдат в Крыму. Да только не стреляли бы англичане здесь, если бы не полагали, что траты эти окупятся сторицей.

В задумчивости Аркадий перешел через реку. До города его подвез задумчивый хохол, который, верно и не заметил, что к нему на воз кто-то подсел. Доехать получилось до Благовещенской площади, до самого базара.

А на базаре его ждали новости…

Предчувствия уездного судьи Гудовича оправдались сполна, и это совсем не радовало никого в городе.

Двое молодых чумаков еще вчера с утра откочевали с пустым возом куда-то из табора, сообщив товарищам, что хотят заработать много и легко и вернутся к ужину.

Однако же в лагерь они не вернулись ни к ужину, ни ночью, ни к завтраку.

Больше их не ждали. Оставив в лагере лишь нескольких человек, чумаки разбрелись по округе. И в своих поисках преуспели еще до обеда — на одном сельском базарчике они нашли волов с обозным тавром. Уж не понять, как они подали знак остальным, но еще через пару часов село было во власти чумаков. Незадачливых продавцов скрутили, и, верно бы, развесили на вербе, если бы не желали, узнать, куда делись их побратимы. Чумаки не сомневались, что они мертвы, и теперь желали их похоронить по-христиански.

Крестьяне бормотали, что волов они нашли в поле, вместе с телегой, никого при них не было, а продать решили сразу, поскольку имелось желание выпить. Они уже были согласны отдать волов даром, лишь бы от них только отвязались. Но было поздно.

Чумаки им не верили, и уже не казались окружающим колоритными и чудаковатыми хохлами. Всяк из них был злой пружиной. Их атаманы, не таясь, рассуждали, какую лучше устроить пытку пойманным.

Под нож могли бы пустить всю сельцо, но, к счастью, удалось послать гонца, который, пока Аркадий был на кладбище, всполошил весь город.

Полиция и отряд с Бастиона успел появиться до вероятной резни. Для острастки полицейские дали залп в небо, хотя сами были перепуганы не меньше селян.

На бричке прикатили городничий, протоирей и полицмейстер. Последний был того мнения, что селяне и вправду нашли волов — будь они преступниками, а, тем более, убийцами, они бы волов придержали бы в сарае, пока чумаки не уберутся из уезда. А чумаки, наверное, живы. Деньги заработали, да пьют где-то в кабаке, или завалились к какой-то вдовушке. Проспятся — появятся.

Но слова полицмейстера и городничего чумаки не поставили ни в грош, зато к протоирею прислушались. Тот уговорил, что продавцов следует передать полиции, и та на время следствие препроводит их в тюрьму. Крестьяне себя арестовать дали легко — свобода сулила им мучительную и неизбежную смерть.

Арестованных под конвоем отвезли в город. За полицейскими следовали живым щитом протоирей и городничий на своих колясках. За ними шли чумаки — молчаливо и неотвратно, как шагает, может быть, судьба. Они остановились через улицу от полицейского участка. С перепугу полицейские чины тут же заперли все окна и двери в здании, зарядили все, что могло хоть как-то выстрелить. Однако же будто пронесло: поговорив меж собой, чумаки разошлись почти все, оставив трех вроде часовых. Те простояли всю ночь, а утром их сменили следующие. Молчаливый караул никто не посмел не то чтоб разогнать, а даже попрекнуть словом.

— Ничего, — говорил полицмейстер. — Скоро укатят. Деньгу же им надо зарабатывать.

Впрочем, уверенности в его голосе не было. И в самом деле: в дорогу чумаки не собирались. Две-три фигуры около участка стали сперва городской достопримечательностью, а после к ним привыкли и едва обращали внимание.

Вернувшемуся в город Аркадию оставалось только слушать. О происшествии судачили на каждом углу. Обыватели сходились все больше к тому, что пропавшие чумаки погубили себя сами, крестьяне страдают ни за что, а хохлы-чумаки обнаглели до крайности и хорошо бы вызывать солдат. Однако же никто не решался сказать этого чумакам в лицо: известно ведь, что среди них встречаются не только колдуны, но и миллионеры. И непонятно, кто опасней. И все чумаки одним миром мазаны, одной веревочкой связаны. В обозе их считанные дюжины, но попробуй сосчитать, сколько их по Украине, по всей Империи. Тысячи, сотни тысяч?… И, верно, вхожи они к сильным мира сего, а то и к царю. Ведь неспроста же Его Величество даровали этим селюкам право торговать здесь солью, при том, что в других краях державы это государева привилегия.