Появился врач и пожал плечами. Полицмейстер запоздало велел затворить все ворота.

— Пустите! — раздался голос генерала Рязанина. — Генерал в порядке?

— Конечно в порядке. Порядочный такой покойник, — послышался ответ Ники. — Поздравляю, дядюшка. Вы, похоже, получили внеочередное повышение.

— Да как ты смеешь, щенок! Ники, всякому шутовству есть мера!

— Саша, где ты был? — спросил градоначальник своего брата.

— Да в нужник зашел. Штаны, pardon, снял — слышу выстрел. Думал, кто-то пальнул перед баба… pardon, дамами. И слышу — переполох.

На Рязанина Колокольцев смотрел печальным взглядом.

Послали за протоиреем, хотя было ясно — успеет тот вряд ли. И действительно генерал отошел в мир иной задолго до прибытия пастыря. Сделал это тихо, словно уснул, угас.

Прямо в накидке из верблюжьей шерсти с запоздалой бережностью генерала отнесли в дом. Столы были вынесены из дома и заняты кушаньями, потому убитого положили на рояль — в этот вечер всем стало не до музыки. Рядом, словно дети, плакали доселе невозмутимые абреки. Рыдала и Конкордия — сдавленно и без слез, но так надрывно, словно все слезы уже выплаканы.

Иван Карлович извлек орудие убийств из раны и даже помыл в принесенном тазу. Собравшиеся мужчины осматривали нож, передавая друг другу.

— Думаю, дело было так… — заметил уцелевший генерал. — Граф заснул, к нему в беседку пробрался убийца, зарезал его, а после выстрелил из пистолета, дабы привлечь внимание.

Беседка, разумеется, не была запертой комнатой, но единственный вход в нее охраняли дети гор. Немыслимо было представить, что мимо них кто-то мог прокрасться незаметным, и тем более — выскользнуть. Горцы сами могли дать кому угодно фору в науке подкрадывания.

— Но вы же рассказывали случай, как однажды на Кавказе подкрались и сняли одного часового? — не сдавался генерал.

— Зато второй меня чуть не пришиб.

На минуту или менее он задержался в руках Аркадия.

— Может быть, нож метнули?… — высказал предположение он.

Один поручик, приняв в свою очередь нож, задумчиво покрутил тот в руках:

— Вы знаете… Недурная балансировка, ручка видимо пустая… Но убить им человека хоть с дюжины шагов? Сомневаюсь… Такая ручка сильно будет мешать полету, тормозить его, не говоря уже о шуме. Лучше метаются плоские ножи — говорю я вам. К тому же сами видели: беседка оплетена диким виноградом — любая веточка изменила бы линию полета непредсказуемо. Говорю же вам — убийца подобрался к графу близко.

— Убийца был невероятной силы, — заметил следующий молодой офицер, принимая оружие. — Пробить свод черепа в этом месте с одного удара — это просто какие-то чудеса.

— Еще он был явно бесплотен. Иначе как он мог пройти мимо абреков, а после — уйти незамеченным, — возразил Ники. — Думаю, они его и убили — больше ведь некому.

Убийство вырисовывалось в каком-то странном, мистическом свете.

Пронеслось:

— Среди нас есть оборотень.

Тут же послышался шелест одежд, присутствующие многоруко перекрестились: лишним не будет.

Оборотень, — подумал Аркадий. — Хорошее название для шпиона.

Все гости набились в зал, несмотря на открытые окна стало душно, дамам то и дело становилось дурно. От нюхательных солей сделался такой густой запах, что казалось — еще немного и очнется убитый.

В обморок едва не провалилась Дашенька. Два офицера поспешили подхватить девушку, но отец ее оказался расторопней. Он тут же велел дочери держать себя в руках.

— Сейчас очень модно болеть мигренями и падать в обморок, — пыталась оправдаться Дашенька.

Но — бесполезно.

— Помню, раз к нам в дом залезли воры, так твоя бабушка одной сковородой убила двоих, а ты падаешь в обморок! А ну, не сметь мне более, пока я не скажу!

По залу, словно волны кочевали слухи: катились от двери к окнам, стенам, и, отразившись от них, неслись назад, часто в измененном виде.

— Чего?… Чего он говорит?…

— Говорит, против оборотня хорошо помогает, если ружье зарядить чесноком.

— Нигде протоирея найти не могут…

— А вот у нас, господа, в полку был случай…

Наконец-то прибыл протоирей, увидал мертвеца, сощурился, забормотал молитву.

Разговоры притихли до почтительного полушепота.

— В именины к себе Бог и прибрал, — сказал пастырь.

И, обернувшись, протоирей увидал перед собой генерала Рязанина. Ошарашенный, он шагнул назад, чуть не упал, наступив на подол своей рясы.

— Вас же убили? — спросил он у генерала.

— Нет, а разве должны были убить?

— А это кто? — спросил протоирей, указывая на завернутого в накидку словно в саван покойника.

— Граф Колокольцев, — ответил Рязанин.

— Так ведь накидка ваша!

— Отдал в саду согреться.

— Простите, обознался. Очки где-то оставил…

По толпе пронесся новый ропот, но уже иной, словно шквал, предвещающий скорую смену погоды, бурю. Ну конечно! Убийца целил в генерала Рязанина, в приметную белую накидку, и не знал что ту надел граф Колокольцев.

— Господа! Господа! — почти закричал генерал. — Да что же это делается! В родном доме, на родной земле, в день именин! И то покоя нет!

Затем вдруг что-то вспомнил, повернулся, отыскал глазами Ники, и двинулся к тому с упорностью паровоза. Кто-то бросился наперерез, повис на руках, обнял генерала, остановил его движение.

— Нет уж, разрешите, господа! Вы все слышали — он меня убить грозился! Ух, я ему сейчас!..

— Дядя, что вы такое говорите?… — возмутился Ники и шагнул навстречу.

Его тоже схватили — так, на всяк случай.

— Держите убийцу!

— Да кого вы слушаете?!

Меж дядей и племянником ввернулся судья Гудович:

— Позвольте, позвольте! Судебная и уголовная уездная власть присутствует. Мы сами вольны произвести следствие, дознание! — трещал он. — Давайте вести себя подобно цивилизованным людям! Он угрожал вам, господин генерал?

— Да! — кивнул Рязанин. — Вы сами слышали!

— Ложь! — крикнул Николай.

Это показание было проигнорировано.

— Стало быть, — предполагал Гудович. — Узнав, что дядя перепишет завещание, вы решили не медлить, исполнить давешнюю угрозу. Только вы не знали, что Рязанин отдал свою шинель несчастному графу.

— Да чепуха! Зачем мне убивать дядю, если все подозрения падут на меня, и я все равно не воспользуюсь плодами?

— Ники не мог! — трепыхался городничий, защищая сына. — Он любит дядю, скажи, Ники!

Ответно Николай молчал. Сказать, что он любит дядюшку — солгать прилюдно. Сказать, что, напротив, не любит — сделать шаг к признанию вины.

— Так вы рассказывали моей дочери, — вспомнил полицмейстер. — Как раз сняли пикет горцев на Кавказе…

Городничий давал весьма заметные знаки судье, но тот их делал вид, что не замечал.

Конечно же, и городничий, и полицмейстер, и уездный судья было связаны не одной ниточкой, а толстыми незримыми канатами. Однако же убийство графа — это не шуточки на самом деле, его на первого встречного не свалишь. Наверняка чин из Петербурга приедет, проверит, и если найдет огрехи — то не сносить головы. А вот ежели наверх доложат, что следствие произведено верно, не взирая на звания — может, отметят, переведут в губернский город, а то и того выше.

— Ники, а где вы были, когда убили графа?… — спросил Гудович.

— Не помню.

— Не врите…

— Я был наверху, в комнатах…

— Не врите!

— Слово чести.

— Вы были там один?

Ники заметно замялся.

— Да, я был там один.

— Дайте слово!

Молчание. Раздумье.

— Дайте! Ну же!..

— Я был там с дамой.

Толпа многоголосо ахнула. Гудович повернулся к толпе, с торжеством сообщил:

— Извольте видеть, подозреваемый путается в показаниях! С кем вы там были, назовите имя.

— Вы знаете, я не могу его назвать, — отрезал Ники. — Это бросит пятно на тень… В смысле — на честь дамы…

Аркадий ожидал, что кто-то из дам подаст голос, оправдает своего любовника. Но вместо голоса слышно было лишь нехороший шепоток, переглядывание. Несколько барышень загадочно покраснели.