– Вот же! – раздалось в трубке. – И что, даже помнишь о том, как отдал мне в полноправное владение наш ящик с сокровищами перед операцией?

– Да, Бекки, помню даже то, что такого не делал.

Из трубки послышался звонкий смех.

– Как жаль! У потери памяти просматриваются явные достоинства: всегда можно сказать, что ты был таким, как нужно мне, или ещё кому-нибудь. Как считаешь?

– Хорошая идея, я обязательно ей воспользуюсь, если подвернется кто-нибудь, с потерянной напрочь памятью.

Я заметил, что мой разговор с Ребеккой поверг родителей в состояние эйфории. В их глазах каждое сказанное мною слово было живым подтверждением моего полного восстановления, и потому я не стал сдерживать себя и вдоволь наговорился с сестрой.

Как оказалось, моё возвращение чуть не сорвало её поступление. Родителям пришлось пойти на конфликт, чтобы оградить её от участия в трудностях этого периода моей жизни. Но она смогла взять себя в руки, и теперь уже, будучи студенткой-архитектором, подтягивает некоторые предметы, важные для начала её учебы.

Мы ещё немного побыли вместе с родными, поговорили ни о чем. Я спросил, произошли ли изменения в их жизни за время, пока я отсутствовал, на что отец задумался и ответил, что наибольшим испытанием оказалось понять, насколько я для них дорог. Это меня крайне тронуло, я попытался объяснить, что не мог поступить иначе, а они оправдывали мое поведение моим тогдашним состоянием. В общем, беседа прошла по-родственному правильно, когда разные поколения близких людей говорят на понятном друг другу языке.

Когда все ушли, оставив меня одного, я наконец осознал, где нахожусь на жизненном пути – и, соответственно, можно было решать, куда двигаться дальше. Во время разговора с Бекки я окончательно утвердился в том, что память ко мне вернулась. Только имея многолетний опыт общения, зная каждую скрытую эмоцию и желания собеседника, можно так легко и непринуждённо вести беседу. Родители были столпами моего мировоззрения, я не мог говорить с ними в развязной игривой манере. Общение с ними подразумевало некую дистанцию, искреннее уважение и подражание всему, что я считал в них правильным. С Ребеккой всё было иначе: мы могли паясничать, дразнить друг друга, выдавать воображаемые и неприемлемые развития событий за действительные только ради придания сочности нашей перепалке. Ближе и бескорыстней отношений ни у нее, ни у меня никогда не было. Но теперь Бекки, как и я, выходит в большой мир, где такой стиль общения безнадежно устарел, а душевная близость между людьми становится просто дорогой как память, как мой с сестренкой ящик с сокровищами в подвале отцовского дома, который она так беспардонно попыталась у меня увести. С такой мыслью я и погрузился в сон, твердо зная, что больше не вернусь в палату этого некогда квадратного мира во главе с сухим педантичным врачом и ядовито-черным прямоугольником на стене возле кровати.

Утро нового дня обещало стать продуктивным. Я теперь помнил, что намеревался сделать, перед тем как мое здоровье ухудшилось, и был тверд и полон решимости реализовать намеченное. С самого утра, почему-то ещё до стандартного времени обхода, меня посетил доктор Шмидт, мы с ним мило побеседовали на разные отвлеченные темы, которые, по всей видимости, являлись отвлеченными только для меня. После этого он в раздумьях удалился, а сразу же после завтрака вернулся с моим отцом и ещё какой-то неприятной дамой в дорогом строгом костюме.

– Петр, у нас к вам деловое предложение, – начал доктор Шмидт. – Я предварительно переговорил с вашим отцом, юристами нашей клиники и ещё несколькими сотрудниками, прежде чем предложить вам кое-что. Дело в том, что ваша страховка не покрывала затраты на лечение, и все расходы легли на плечи ваших родных. Но для нашего центра изучения влияний болезни на ЦНС ваш случай очень интересен, и мы готовы заключить договор, компенсирующий вашей семье затраты на лечение. Взамен мы хотим лишь получить детальное описание того, что с вами происходило. Это взаимовыгодное сотрудничество, и от вас потребуется времени не больше, чем вы уже здесь провели. Итак, что скажете, Петр?

Я после небольшой паузы обратился к отцу.

– А что ты думаешь об этом?

– Ну, твое лечение немного нарушило наш размеренный быт, но катастрофических последствий не будет. Так что тебе решать. Если не захочешь или не сможешь, я пойму.

– Как по мне, дело не-сложное, покроет ваши расходы и поможет нам в диагностике, а значит, принесет обоюдную пользу, – энергично заключил доктор Шмидт.

Тем не менее, отец его почти перебил:

– Но я не знаю, что творилось с тобой последние полгода и где ты был. Хочешь ли ты делиться личными переживаниями? Решать только тебе.

Мой отец, самый уважаемый во вселенной человек, как всегда, был спокоен и рассудителен. Следовательно, мы не загнаны в угол, на нас не давят, и я могу принимать осознанное решение с одним-единственным условием: личное пространство – в обмен на заплатку в бюджете семьи. С учетом того, что у меня внутри за последнее время много всего накопилось, и хотелось перед кем-то выговориться, а тут ещё джек-пот, я сразу решил согласиться. Хоть и продолжал набивать себе цену:

– Каковы будут условия?

– Всё очень просто, – объяснил доктор Шмидт. – Вам необходимо будет в подробностях описать всё за период вашего нестандартного поведения: увиденное, пережитое и осознанное. От момента первых нестыковок в вашей жизни до осознания себя на больничной койке. Мы приставим к вам двух наших лучших практикантов. Полученная информация станет материалом для их научной работы.

– Но какой вам в этом прок, неужели обычный рассказ может быть так ценен?

Доктор улыбнулся. Я впервые увидел улыбку на его обычно деловитом и строгом лице. Вообще мое первое впечатление о докторе Шмидте оказалось ошибочным. Теперь я мог с уверенностью сказать, что он был человеком с большой буквы. А его внешность – лишь подтверждение уверенности, подкрепленной навыками. С момента моего выползания из липкой серости доктор Шмидт не дал ни малейшего повода усомниться в своем профессионализме и благих намерениях. Наверное, он был эталоном доктора, лечащего по призванию. Его внешность, взгляд и манера говорить явно свидетельствовали о бескорыстной преданности своему делу. Даже странно, как при этом всем он умудрялся носить дорогой галстук, ведь такой аксессуар скорее свидетельствует о хорошей хватке, нежели о таланте и бескорыстии.

– Доктор Шмидт, у меня не будет сложностей при завершении договорных условий, если я не оправдаю ваших надежд?

– Именно поэтому мы и пригласили адвоката клиники для заключения понятного контракта, но исходя из того, какие вопросы вы задаете, информации от вас будет больше, чем требовалось. Что скажете, госпожа Арк?

Шмидт указал рукой на даму в костюме, надменно парящую над нашими нелепыми разговорами, и к ней же перевел мой вопрос. При переводе на нее внимания женщина сразу же включилась в разговор, тикая, как швейцарские часы.

– Не думаю, что вам стоит волноваться, господин Мергель, – деловито кивнула Арк. – Все затраты покроет фонд по исследованию человеческого мозга, а не клиника. Из чего следует, что персонал клиники, занимающийся научной работой, хоть что-то от вас да получит, не потратив ни пенни из своего кармана. Если даже ваша информация окажется бесполезной, никто не станет трактовать это как расточительство. К тому же, мы всецело полагаемся на безупречную интуицию доктора Шмидта. Вам я вообще не вижу смысла отказываться.

Всё сказанное госпожой Арк было четко, лаконично и по существу. Сразу стало понятно, чем оправдано наличие на ней такого дорогого костюма и туфель в годовой бюджет какой-нибудь тропической страны. Она, по-видимому, крайне способствовала финансовому здоровью данной клиники. Всем троим людям, находившимся передо мной в палате, можно было не то что доверять, но даже поклоняться.. Каждый из них был очень значимым в своей сфере деятельности, и моя дальнейшая детская суета была ни к чему.