Он понял, что она имела в виду: задуматься о том, насколько правдива молва о нем, которая, несомненно, была ей известна, но которой она до сих пор не находила подтверждения.

– Принцесса, послушай!.. – начал было Гай, горячо желая вернуть ее доброе мнение о нем и прежнее расположение, которым она его одаривала, но Марианна остановила его легким взмахом руки.

– Довольно надуманных титулов! Я всего лишь саксонка, чьими чувствами легко пренебречь. Один знатный норманнский лорд навязывается мне, не находя в том ничего зазорного. Другой учиняет грубый допрос в присутствии всех, кому я считала себя равной. Епископ, желая меня унизить, принуждает исполнить каприз незнакомого ему человека только потому, что посчитал того норманном. Так что я не принцесса, и все сегодня указали мне, где мое место.

Ее горькая отповедь не усугубила чувство вины, которое Гай испытывал, а, напротив, смягчила. Раз не только он причинил ей сегодня обиду, то, может быть, его доля в доставленном ей огорчении не так велика, чтобы Марианна не смогла простить его.

– Еще и этот негодяй, забавляясь над всеми, потребовал, чтобы непременно ты вручила ему награду! – воскликнул он, всем видом разделяя ее разочарование произошедшим, и протянул Марианне письмо лорда Шервуда. – Прочитай, и ты поймешь, почему я не смог сдержать негодование!

Марианна развернула пергамент, пробежала глазами по строчкам и к огромному удивлению Гая расхохоталась, мгновенно вернувшись в прежнее веселое настроение.

– Какая восхитительная уверенность! Он же заранее написал это письмо, еще не зная, что победит в состязании и получит награду из моих рук!

– Не вижу ничего достойного, что могло бы тебя восхитить! – едва снова не вспылил Гай, но, заметив в глазах Марианны мгновенную настороженность, заставил себя успокоиться. – Просто безмерная наглость, которой он всегда отличался!

Оставшись одна в покоях, предоставленных Невиллам шерифом, Марианна села за стол, достала припрятанное письмо, которое Гай забыл у нее забрать, и снова вчиталась в строки, написанные четким стремительным почерком:

«Лорд Шервуда благодарит шерифа Ноттингемшира за оказанный ему почет и обещает навсегда сохранить в своем сердце добрые слова, сказанные прекрасной леди Марианной».

Она на миг прижала пергамент к щеке, словно письмо могло передать ей тепло руки, написавшей эти строчки, и, улыбнувшись, тихо повторила:

– Обещает навсегда сохранить в своем сердце добрые слова, сказанные прекрасной леди Марианной…

Она узнала его…

Узнала, сумев разглядеть в обличии старика, которое отвело глаза всем: и шерифу, и епископу, и даже Гаю Гисборну. Всем, кроме нее. Узнала, несмотря на то, что не видела его с того давнего августовского вечера. Позже у них были еще две встречи, но о них Марианна не знала, и потому они в счет не шли. Вспоминая каждое слово из тех, что она говорила ему, вручая серебряную стрелу, он твердо знал, что это не было данью обычной любезности, раз она догадалась, кто стоит перед ней. Значит, то, что она сказала, исполнено глубокого смысла, шло от самого ее сердца, как и ее благословение, которое она даровала ему вместе со стрелой.

Его пальцы еще хранили тепло ее ладони, в памяти звучал ее голос – вначале торжественный и звучный, потом быстрый, тихий и тревожный. Робин запрокинул голову, посмотрел в хмурое зимнее небо и улыбнулся с бесконечной радостью, слушая и не слыша друзей, обсуждавших прошедший турнир и потешавшихся над шерифом.

Но едва он вспоминал о Гае Гисборна, как радость немедленно угасала. Умом он понимал причину, по которой Марианна отвлекла внимание Гая на себя: еще одно мгновение, и тот непременно узнал бы в старом лучнике лорда Шервуда. Ее сообразительность и быстрота, с которой она действовала, заслуживали восхищения. Но несмотря ни на что, Робин не был восхищен и не испытывал к Марианне благодарности. Напротив, в его памяти оживало другое видение: Марианна, закутанная в неприметную серую накидку, в капюшоне, опущенном до самых глаз, стараясь не привлекать к себе внимания, выскальзывает из шатра, на котором развевается флажок с гербом Гисборна. Гай провожал Марианну и на прощание поцеловал ее в лоб.

Что она делала в его шатре, почему отправилась к нему одна? Неужели она действительно считает Гая своим другом, упорно не веря рассказам о его делах, которые передаются из уст в уста по всем Средним землям? Или Гай ведет себя с ней таким образом, чтобы она ни в коем случае не поверила молве? Несомненно, если он стремится завладеть сердцем Марианны, то никогда не допустит, чтобы ей хоть в малости приоткрылся его истинный облик! Значит, Марианна видит в нем обаятельного и умного собеседника, искусного воина и галантного рыцаря.

В том, что Гай неравнодушен к Марианне, Робин не сомневался. Достаточно вспомнить, как он расцвел, едва Марианна к нему обратилась, с какой готовностью предложил ей руку, мгновенно забыв о подозрениях, вспыхнувших при виде седого лучника. Когда же она положила свою руку поверх его руки, на лице Гая отразилось чувство, подобное не обычной страсти, нет, – благоговению! Гай не просто влюблен в нее: он боготворит Марианну.

А что если и сама Марианна склоняется к мысли отдать Гаю свою руку и сердце? Ведь он старается проводить с ней как можно больше времени, а Робин такой возможности лишен. Натуру Гая он познал на собственном опыте, и это знание заставляло Робина испытывать почти страх за будущее Марианны. Ей даже не надо будет совершать ничего особенного, чтобы вызвать неудовольствие Гая. Довольно, чтобы она оставалась собой, и зло, которое неизменно одерживает верх над проблесками света в душе Гая, однажды обрушится на Марианну со всей беспощадностью.

Нет! Перебирая в памяти все, что он узнал о Марианне сам или со слов других людей, возвращаясь к словам, которые она ему сказала на турнире, Робин едва заметно качнул головой. Она не пойдет с Гаем под венец по доброй воле. Но, с другой стороны, когда Гая интересовала чья-то воля, кроме собственной?

Эти и подобные размышления не оставляли Робина всю дорогу из Ноттингема в Шервуд, то приводя его в дурное расположение духа, то возвращая в радостное.

В то же самое время Статли с интересом наблюдал за сменой выражений на лице Робина, который иной раз настолько глубоко погружался в раздумья, что забывал обо всем, не слыша разговоров и шуток друзей. Пытаясь угадать, что повергло всегда спокойного и внешне бесстрастного лорда Шервуда в подобную бурю чувств, Статли подумал: не женщина ли явилась тому причиной? Но единственной женщиной, с кем Робин разговаривал на турнире, была леди Марианна – Прекрасная Саксонка, о защите которой лорд Шервуда осенью отдал приказ всему вольному воинству. Тогда никто из стрелков, в том числе и Статли, не удивился этому приказу. Но сейчас он заподозрил, что Робином руководило отнюдь не восхищение, которое вызывала у всех – и мирных жителей графства, и вольных стрелков – самоотверженность леди Марианны, боровшейся с мором в Руффорде. Или не только восхищение и обычное стремление лорда Шервуда защищать то, что, по мнению Робина, стоило его защиты.

Статли решил проверить внезапно возникшую, но пока неясную догадку. Когда они приехали в лагерь лорда Шервуда, расседлали коней и получили от Джона ожидаемую порцию упреков в легкомыслии за участие в турнире, Статли выждал, пока Робина никто не будет окружать, и подошел к нему. Робин грел руки над пламенем очага и едва не обжегся, услышав вопрос:

– Она тебе нравится?

Робин обернулся и удивленно посмотрел на друга.

– Кто?

Прежде чем Статли успел ответить, Робин по необъяснимому наитию вдруг понял, что друг говорит о Марианне.

– Вилл, ты в своем уме?

– О! – протянул Статли, которого не обманул рассерженный тон лорда Шервуда, а то, что Робин без слов догадался, о ком идет речь, только уверило в правильности его предположения. – Я вижу, она тебе не просто нравится! Она тебе очень крепко нравится, Робин. Я бы даже сказал, что…