– Да, я это в школе проходил. Я же сказал, Джефф, я приехал не ради урока истории.

– Они, на хер, весь город вырезали, Том. Они его в клочья разнесли. Ничего не осталось, кроме камня этого сраного.

– Я знаю.

– Хардести, Форт-Стюарт, Блумсдейл, военно-морская база в Сан-Диего. И все это меньше чем за три года.

Тебя не удивляет, что военные стали искать варианты получше?

– Ты о модификации тринадцать?

– Да, о модификации тринадцать. Это доцивилизованные люди. В них есть все, что было в нас, все, от чего мы ушли, сняв первый урожай, написав первый закон и построив первый город. Говорю тебе, Том, на твоем месте я просто позвонил бы в АГЗООН и отошел в сторонку. Незачем тебе мудохаться с этими тринадцатыми.

– А теперь ты заговорил как журналисты.

Джефф подался вперед, его лицо было серьезным:

– Том, тринадцатые – единственная генетическая модификация – так считает Джейкобсен, – опасная до такой степени, что лишена основных прав человека. Именно по этой причине они все заперты по поселениям или сосланы на Марс. По этой причине им не разрешено размножаться. Речь о таком типе человека, которого эта планета не видела более двадцати тысяч лет. По сути они параноидальные психотики, которых с раннего детства готовили воевать, вот и все. Они умны, они жестоки, у них один интерес – получить то, чего им хочется, не считаясь с потерями и издержками.

– Не вижу, – едко сказал Нортон, – как это связано с мужественностью.

– Это потому, что ты живешь в Нью-Йорке.

Нортон усмехнулся и осушил свой бокал. Брат с легкой улыбкой наблюдал за ним.

– Я серьезно, Том. Думаешь, Раскол произошел из-за интересов Штатов Тихоокеанского Кольца и по экологическим соображениям? Или из-за нескольких линчеванных азиатов и пары-тройки провальных операций на Ближнем Востоке?

– И из-за них в том числе.

Джефф мотнул головой:

– Дело не в этом, Том. Все это ни при чем. Америка раскололась из-за разных представлений о том, что представляет собой могущество. Это грубая мужская сила или женская склонность договариваться? Напор против знаний, доминирование против толерантности, примитивное против сложного. Вера, и Знамя, и патриотическая Песня объединились против Новой Математики, – которой, коль уж говорить, никто, кроме специалистов по квантовой физике, толком не понимает, – Теории Кооперации и Нового Международного Порядка. И пока проект «Страж Закона» не появился, все предвещало будущее столь феминизированное, что оно откровенно противоречило бы всему американскому.

Том хохотнул вопреки желанию.

– Тебе бы речи писать, Джефф.

– Ты забыл, – без улыбки сказал брат, – я этим уже занимался. А теперь представь себе, как все было: тонущий корабль исконной мужественности, погрязший в недоступных пониманию сложностях, побежденный собственными военными технологиями и собственной молодежью. И потом, представь, появляются эти новые, здоровенные, агрессивные мерзавцы в американской униформе, называемые «Стражами Порядка», и вдруг побеждают. Никто точно не знает, откуда они взялись так внезапно, и вообще там многое весьма спорно, но кому какое до этого дело? В счет идет то, что эти парни – солдаты Америки, они сражаются за нас, ведут бои. Просто посиди минутку, Том, и подумай, какой это возымело эффект в маленьких городках вроде тех, через которые ты проезжал по дороге сюда.

Джефф опустил указующий перст, которым до сих пор тыкал в сторону брата, заглянул в свой бокал и поднял брови, может быть удивляясь внезапной горячности.

– Во всяком случае, так мне это видится, из того, что я читал.

Комната, казалось, уменьшилась. Оба сидели в молчании. Через некоторое время Джефф встал и снова направился к бару:

– Еще по одной?

Нортон мотнул головой:

– Поеду, а то вставать рано.

– Ты разве не останешься ночевать?

– Ну…

– Господи, Том. Мы что, настолько друг друга не переносим? – Джефф отвернулся от своего бокала, который он как раз наполнял, и пригвоздил брата взглядом. – Ладно тебе, хрен ты в это время парома дождешься, ночь же. Ты что, собираешься всю ночь в объезд вдоль залива пилить, лишь бы не ночевать в моем доме?

– Джефф, я не…

– Том, я знаю, что иногда веду себя как мудак. Я знаю, что есть вещи, которые ты во мне не одобряешь, которые, по твоему мнению, не одобрили бы мама с папой, но, господи, ты думаешь, наш отец всю свою жизнь святым был?

– Не знаю, – тихо сказал Нортон. – Но если и нет, мы его на этом не ловили.

– Меня ты тоже не ловил. Я, хрен ты моржовый, сам тебе рассказал.

– Вот уж спасибо!

– Ради бога, Том, я же твой брат. Кто изначально пристроил тебя на эту сраную работу в КОЛИН?

Нортон вскочил на ноги:

– Я в это не верю. Передавай привет Меган и детям, жаль, я не нашел времени купить им подарки.

– Том, подожди. Подожди. – Руки вскинуты в умиротворяющем жесте, выпивка забыта. – Прости, я вел себя по-скотски. Ладно, слушай, не пристраивал я тебя на работу, ты и так был в самом верху списка. Но прошлым летом я говорил о тебе много хорошего, и это слышали нужные уши. Я и опять бы это сделал. Ты ведь мой брат, неужели, по-твоему, это ничего для меня не значит?

– Меган – твоя жена. Это что-то для тебя значит?

– Боже, это же совсем другое. Она – женщина, и… нет, нет… – Он замолчал, сделав беспомощный жест. – Это жизнь в браке, Том. Так уж она устроена. У тебя дети, ты устаешь, глянец сходит. Начинаешь искать что-то… что-нибудь… Ну я не знаю, что-нибудь новенькое, чтобы напомнить самому себе, что ты еще не умер. Что ты еще не превратился в одного из двух безобидных старичков из дома престарелых в Коста-Рике.

– Так вот какими ты видишь маму с папой?

– Они такие и есть, Том. Тебе бы почаще навещать их, ты бы тогда это увидел. И, может, начал бы понимать.

– Ага, точно. Ты трахал одну из твоих клиенток, беженок-бонобо, потому что мама с папой состарились. Очень логично.

– Том, ты ни хера не понимаешь, о чем говоришь. Тебе тридцать семь, ты никогда не был женат, семьи у тебя нет. Я имею в виду, что… – Казалось, Джефф силился найти какие-то доводы. – Слушай, ты что, действительно думаешь, что Меган бы так задела правда? В смысле, конечно, она испытала бы сильные чувства, предприняла бы какие-то действия, выставила бы меня на некоторое время, плакала бы. Но в конце концов, Том, она поступила бы так, как лучше для детей. Теперь ее мир – они, а не я. Я больше не смогу разбить ее сердце, даже если захочу, даже если постараюсь это сделать. Это все генетика, Том, сраная генетика. Я для Меган вторичен, дети важнее, просто потому, что так уж она запрограммирована.

– А ты трахал Нюинг потому, что так уж ты запрограммирован, да?

Джефф шумно перевел дух, опустил взгляд, развел руками:

– В большой степени, да. И я так запрограммирован, и она… это я о Ню сейчас. По своей сути я во многом альфа-самец, патриарх и самая большая шишка в округе. Для бонобо это поважнее, чем здоровенный член какого-нибудь Ларри Ластмена.

– Поэтому ты взял и любезно решил соответствовать, да? Просто не мог разочаровать девушку.

Еще один вздох. На этот раз Нортон понял, какую внутреннюю битву ведет брат. Тот снова рухнул в кресло. Поднял взгляд и тихо сказал:

– Слушай, Том. Понимай, как знаешь. Подозреваю, что ты просто никогда в жизни не трахал бонобо, а потому не представляешь этого чувства, этой покорности, этого сорванного цветка женственности в твоих объятиях… – Он тряхнул головой. – Ладно, забудь. Я вызову такси.

– Нет, – Нортон ощутил в груди какое-то странное, ускользающее чувство, – я останусь, Джефф. Извини, я просто… У меня просто был трудный день.

– Уверен?

– Конечно, уверен. Слушай, Джефф, я вовсе не хочу тебя судить. Ты прав, никто из нас не святой. Всем нам случалось совершать ошибки… – Меган, оседлавшая его в мотеле, ее груди у его губ, ее глаза, пристально глядящие куда-то в сторону, будто он сам всего лишь часть каких-то рутинных домашних хлопот. Ближе к концу она закрывает глаза, поднимаясь и опускаясь на нем, и в момент кульминации стонет сквозь стиснутые зубы: «Ну ты подонок, ну ты траханый подонок». Несколько недель после случившегося одного только воспоминания об этом хватало, чтобы член становился каменно-твердым, хотя Нортон почти уверен, что эти слова были обращены не к нему. Когда спрашивает ее об этом, она утверждает, будто не помнит, что вообще что-то говорила. – …О чем мы потом сожалеем, чего не стали бы делать, если могли бы изменить прошлое. Или, думаешь, я какой-то другой?