– Покажи мне, на что ты способна.

Он подходит ближе и осторожно снимает с лица девушки черную повязку. В переносье упирается синий взгляд: испуганный и изумленный.

– Вы? – проговаривает она, дрожа. – Но…

– Меньше слов, больше дела, – перебивает он, припечатывая девушку к стене своим телом. Глаза застилает влажная пелена, сердце готово выпрыгнуть из груди. Ещё чуть-чуть – и проломит рёбра.

– Но… – повторяет она громче.

Он не желает слышать глупых реплик и с силой закрывает её рот ладонью. Чертовка так заводит, когда упирается!

Разорванный от вожделения выдох нагревает кожу. Сладостная дрожь предвкушения. Пальцы скользят по её плечу, и невесомое парео падает на пол. Она – гладкая и обнаженная – всецело принадлежит ему.

Она пытается сопротивляться. Пытается кричать, но вопли превращаются в сдавленные стоны под его ладонью. Глупая. Он убирает руку, позволяя ей сделать вдох. Нежно целует её шею, спускаясь к ключице. Касается кончиками пальцев бедра и пробирается ниже. Срывает с её губ стон и, едва она подается навстречу, убирает руку.

Целовать это податливое тело – одно удовольствие. По вкусу походит на терпкий, благородный ликер. Так же сводит скулы, так же пьянит… Бархатная кожа девушки покрывается мурашками под его губами. Когда он спускается к груди и жадно втягивает набухший сосок, девушка начинает кричать и перехватывает его руку, направляя ниже.

– Не всё сразу, – произносит он, с трудом отрываясь от неё, и с едким сарказмом добавляет: – Хулиганка.

Простыни кажутся прохладными, воздух – спертым.

Размашисто гладя ягодицы, он притягивает ее к себе. Нет сил больше ждать. Сейчас все решится. Она слишком соблазнительна, чтобы продолжать игру в кошки-мышки.

Он врывается, почти вколачиваясь. Ускоряет движения, выжимая из неё стоны и крики. Безумие достигает предела, и кислорода не хватает. Он видит липкую испарину на её лбу. Видит, как голубые глаза закатываются. И это заставляет желать финала ещё сильнее.

– Покажи мне! – почти кричит он, и отголоски звука дробятся по углам.

Её тело неожиданно напрягается, выталкивая его. Мощная энергетическая волна ударяет в живот, откидывая на кровать. Голова ударяется о деревянную спинку, и мир вокруг темнеет.

Девушка лежит недвижимо: напряженная и изогнутая дугой. Похожая на восковую куклу, но до сих пор такую соблазнительную. До истомы, до одури, до искр перед глазами.

Робко, словно опасаясь, он произносит её имя, но слышит в ответ лишь тишину.

Он ползет по смятой простыне. Трогает шею девушки, пытаясь прощупать пульс. Тело под его ладонями словно сделано из металла. Или из остывающего камня, прогретого солнцем.

Напряжённый шёпот рассыпался в тишине:

– Неужели всё было зря?

– Инна Сергеевна, вы вернулись!

Зорина застыла от неожиданности. На неё неслись две знакомые девушки, пышногрудые и эффектные. Никак не получалось вспомнить их имена. Здесь, в академии искусств, людей столько, что всех в голове не удержишь.

– Как ваш малыш? – почти завизжала рыжеволосая пышка.

Инна всмотрелась в лица девушек и вспомнила. Это же первокурсницы, которые вечно прогуливали индивидуальные, а потом экзамены сдавали в обнимку с пакетом сладостей. Что не считалось взяткой. Куда там! Удивительно, как эту парочку не выгнали за три года!

– Лапытова и Сердюк? Птички мои, вы ещё не выпустились? – Инна показала свою самую светлую улыбку. Девчонки хмыкнули и переглянулись: они поняли намек.

– Да ла-а-адно, мы остепенились, – защебетала русая Валя: та что повыше, со звонким сопрано и довольно нестабильным интонированием. Девушка чуть наклонилась и прошептала: – После вас с нами Кобра занималась. Ух! Недаром ей такую погремуху дали!

– Заберите, заберите нас! Ну, пожалуйста, – вклинилась гнусавым альтом Соня.

– Ты нос сначала полечи, – заметила Инна, проигнорировав просьбу. – Так и ходишь с хроническим ринитом?

Девушка кивнула. Рыжий чуб смешно заколыхался, а светлые кончики омбре подскочили и рассыпались по плечам.

– Простите, девушки, у меня лента. Давайте как-нибудь потом пообщаемся, – сказала Инна и поспешила мимо колонн на широкую гранитную лестницу.

Говорили, что по этой лестнице ещё до войны в пышных платьях ходили придворные дамы слушать выступления учеников академии, на то время только первый выпуск. Широкие ступени, выщербленные местами и надколотые, но всё ещё крепкие. Когда поднимаешься по ним, чувствуешь себя если не королевой, так вельможей или пани.

Как же Инна соскучилась по этим грубым ступенькам и светло-лазурным стенам. Сенька – её радость, конечно, и она безумно любила проводить с ним время, но за три года декрета временами хотелось сбежать из дома. Тишина комнат заставляла вспоминать прошлое: колючее, как куст чертополоха. А недостаток творчества угнетал, словно душу рвали на кусочки по живому. Даже забота о малыше не отвлекала и не заполняла эти пустоты. Нужно было только вернуться к роялю и спеть.

Выдохнула на повороте. Дышать всегда тяжело, когда за спиной у тебя тысячи бессонных ночей, а в душе – сотни осколков, которые всё ещё не получилось собрать.

На стенах в пластиковых рамках были развешаны фотографии с концертов, важных событий академии, лики выдающихся выпускников. Зорина знала, что чуть выше есть снимок Ярослава, со знаменитой на всё учебное заведение постановки «Воля», где он в прыжке. Инна понимала, что ходить мимо неё придется всю оставшуюся жизнь. Пусть. Главное, что у неё есть Сеня и любимая работа.

Задумалась. Справится ли мама с малышом? Решила позвонить домой и спросить всё ли в порядке. Достав из сумочки телефон, Инна замерла на верхней ступеньке в нерешительности. Нужно привыкать быть вдали от Арсения, ведь и ему это на пользу: слишком к себе приучила. Сыночек так уже привык, что не отпускал её даже в магазин за хлебом. Приходилось выкручиваться, обманывать и обещать кучу приятностей. Хорошо, что на работу сегодня уехала, пока он спал. А то снова закатил бы истерику.

Засмотрелась на фреску у входа в актовый зал. Возле этой двери когда-то они целовались с Ярославом, и Инну чуть не уволили из-за этого. Благо у неё вырастали хорошие вокалисты, из-за этого многие ошибки молодости прощали. Горько стало от этих воспоминаний.

Кто-то сильно толкнул в плечо. Инна обернулась.

Коридор быстро заполнился студентами. Так всегда происходило в конце ленты, ещё до звонка. Один из высоких танцоров в черном трико отпихнул Зорину, почти прижав её носом к стене. Глянул так, словно она ему что-то должна, и скрылся за дверью. Другие девушки и парни – все, как близнецы, в чёрных обтягивающих одеждах и гетрах – вереницей потянулись в актовый зал.

Инна проглотила неприятную горечь во рту и отошла в сторону. Задержалась взглядом на вытянутом окне. Высоко под потолком, в его верхней части, виднелись, словно расколотые на десятки частей цветные стёкла. Особенно красиво в этом коридоре было после обеда, когда закатное солнце брызгало лучами сквозь витражные лоскуты и расстилало по паркету пёстрый, будто глазированный, ковёр. Но не сегодня: слишком на улице было пасмурно и дождливо.

Постепенно студенты разошлись по аудиториям. Инна, наконец, шагнула в сторону своего кабинета. Остановилась и, протянув руку, собралась открыть дверь.

Что-то держало её в пустом коридоре. Оно притягивало взгляд и напрягало слух. Не воспоминания. Что-то другое: необычное и волнующее.

Зорина обернулась. В оконном проеме мельтешили огни: белые и слепящие. Будто тысячи зеркал направили в её сторону. По коридору скакали солнечные зайчики.

Резкая боль полоснула по горлу. Инна вскрикнула и согнулась, не отводя взгляда от искр. Они распространялись в воздухе, превращаясь в мерцающий калейдоскоп. Прожигая тонкие дорожки, горячие реки слёз потекли по щекам.

Мысли скорчились, боль затмила сознание, и Зорина стала проваливаться в вязкую пустоту. Не ведая, что делает, поплыла навстречу белёсым огням: они резали сетчатку, будто в глаза вонзили два кинжала. Горло пережало и закричать больше не получалось.