Я вздохнула протяжно и громко, откинув голову на подушки. Я сделала глоток вина и чуть не подавилась им, вспомнив, что у меня есть еще целое непрочитанное письмо от него, то, что я так боялась открыть на прошлой неделе. Я порылась в своем белье и вернулась с ним к дивану. Хоть мое сердце тяжело билось, но уже не так, как прежде. Я снова расцвела, раскрыв широко лепестки, и жаждала впитать все, что он хотел сказать мне. Я закинула ноги на столик и развернула страницы.

«Дорогая», — писал он. Он рассказал мне о вещах, которые хотел сделать со мной, о местах, в которые хотел увести меня, если бы мог. Кое-что обо мне, что отвлекало его мысли от повседневности, и возбуждало его тело в свободные минуты. И я снова подумала, что он все-таки грабитель из-за того, как он продолжал похищать мое сердце.

Глава 7

С этого момента наш бумажный флирт начался со всей серьезностью. А наши встречи — соприкосновение колен, безумные взгляды и бормотание кодовых слов — стали моими основными моментами недели. Это и мой неуклонный прогресс по созданию приличной библиотеки в Казинсе. Я убедила начальника тюрьмы предоставить мне классную комнату, которая за все время моей работы пустовала. Пока здесь было всего с десяток различных книжных полок, каталоговая система находилась в зачаточном состоянии, но росла с каждой неделей. Так же, как и мое сердце, казалось, росло с каждым подаренным письмом Эрика.

«Дорогая», — писал он.

«В эту субботу был мой день рождения. Мне исполнилось 32, если тебе интересно. Сколько тебе лет? Я столько всего хочу узнать о тебе. Расскажи мне о своих родных местах. Все, что угодно, что отличается от места, в котором я застрял.

Сегодня ночью в постели я представлял, как ты пришла ко мне, словно по волшебству. Ты была здесь, и никого кроме нас в этой тишине больше не было. Ты сказала, что хочешь доставить мне радость в мой день рожденье. Мы целовались, а затем ты начала спускаться ниже, твой рот и руки были на моей шее, груди, животе. Потом ты спустила мои штаны, пока не увидела, каким большим и твердым я стал, желая тебя. Затем твой рот двигался на мне, так медленно и сладко, ты, то и дело останавливалась и смотрела мне в глаза или называла меня по имени и улыбалась. Я спросил у тебя, хочешь ли ты то, что я могу дать тебе. Хочешь ли ты попробовать меня на вкус. И ты сказала, — да, позволь мне взять тебя, Эрик. И я позволил. Боже, я понятия не имею, позволишь ли мне когда-нибудь сделать это на самом деле, но в свой день рождения я позволил себе представить это…»

И я ответила ему.

«Конечно, я позволю тебе сделать это, в твой день рождения или в любой другой день. Я хочу, чтобы твои пальцы были в моих волосах, и твой голос говорил мне, что тебе нравится, а твои бедра под моими ладонями двигались, выдавая то, как сильно тебе это нравится. Если ты скажешь мне «быстрей», я буду делать это быстрей. Если ты скажешь мне «глубже», я возьму тебя глубже. Если ты скажешь мне сосать жестче, я сделаю и это тоже. А кода ты больше не сможешь терпеть, я буду умолять тебя, чтобы ты позволил мне попробовать все, что ты сможешь мне дать…»

Я получала его письма по пятницам, и писала свои ответы незамедлительно, чтобы отправить их в субботу. Складывалась ощущение, что я видела его два раза в неделю, так как он получал мои письма почти всегда по вторникам, и просто представляла, что его предвкушение и воздаяние было столь же волнительным, когда я открывала одно из его писем. Я надевала зеленое, серое, пурпурное, черное, голубое, белое. Все то, что он мне говорил.

«Дорогая», — говорил он.

Твои слова радовали меня всю неделю. За последние дни здесь произошло столько дерьма, но по ночам я могу ненадолго углубиться в твои письма. Мне нравится, что ты сказала о том, что сейчас пахнет, как осенью. Я могу чувствовать это по утрам, на работе. Мне никогда не нравилась школа, и я ненавижу зиму, поэтому мне кажется, что мне не нравится этот запах осени так же, как тебе. Но возможно, если бы все было по-другому, я бы смог научиться любить его. Когда на улице стало бы холодно, я бы смог спрятаться с тобой в теплой постели на весь день. Когда бы пошел снег, мы бы могли остаться дома, и я бы придумал сотню новых способов, как доставить тебе удовольствие…

И я укуталась в плед от октябрьской прохлады, удивляясь тому, как я вообще могла мечтать о кондиционере.

Я писала:

«Иногда мне хочется, чтобы наши обстоятельства сложились иначе, и я бы смогла повидаться с тобой во время свиданий и сказать тебе все эти вещи вслух. Конечно, тогда появились бы свидетели. Мы бы не смогли сказать все те вещи, которые можем выразить тут. Но разрешается ли вам касаться посетителей в Казинсе? Держать их за руки? Могу поспорить, от одного только соприкосновения нашей обуви у меня перехватит дух. Так и происходило еженедельно, хотя мне и не хотелось давать пищу для размышлений людям в почтовом отделении. Одному богу известно, что со мной станет, если я на самом деле возьму тебя за руку…»

Он говорил мне:

«Иногда я люблю представлять — только ты и я на большом мягком диване. Я с краю, а ты между моих ног, на моих коленях. Я чувствую твои волосы на своих щеках, пока мы, возможно, смотрим фильм, и я чувствую аромат твоей кожи. Такое твое присутствие свело бы меня с ума. Я бы стал твердым, я знаю, это было бы так идеально, просто быть с тобой, мне бы было все равно. Хотя, возможно, тебе бы нравилось это, заводить меня. Возможно, ты бы взяла мою руку и направила ее, куда бы пожелала. Я мог бы прикасаться к тебе между ног, просто сидя так вместе, чувствовать, как ты становишься мокрой и горячей, и самому становится еще более твердым. После я доведу тебя до оргазма, положу тебя на этот диван голую и возьму то, что мне нужно…»

Он жаждал самых опьяняющих разнообразных вещей — самых романтичных, ласковых отношений — даже домашних — преследуемый более суровыми поступками. Всегда мое удовольствие было в приоритете, а его было заслуженно. Его потребности всегда казались более физическими и агрессивными, чем мои. Совсем не раздражающие. Наоборот. Но это старое мужское — женское, грубое — нежное противопоставление. После большой порции расслабляющего бокала вина, я написала, чтобы разрушить этот миф.

«Эрик», — писала я.

«Я обожаю твое последнее письмо. Я обожаю все твои письма. Обожаю слышать все, что тебе есть сказать, и все, что ты хочешь сделать. Я надеюсь, ты знаешь, что заводишь меня, когда говоришь о сексе — о сексе, которого ты хочешь после того, как доставишь мне удовольствие. Иногда мне хочется намного большего, чем просто нежности, о которой ты мне говоришь. Если мы когда-нибудь будем вместе, после твоего освобождения…»

При этом мое сердце сжалось. Ребенок внутри меня взял спичечный коробок и пригвоздил свой взгляд к двери, боясь быть пойманным. Руки чесались в нетерпении, натворить пакостей.

«…Я хочу увидеть, как сильно ты хочешь меня. Нуждаешься во мне. Я хочу точно знать, какой ты после столь долгого ожидания. Могу поспорить, что это будет так яростно и остро необходимо. Я хочу твои руки повсюду. Я хочу чувствовать отсутствие твоего контроля и твою потребность, даже если это будет неуклюже и безумно, совсем не так, как показывают в фильмах.

Я знаю, ты переживаешь из-за того, что сделал со мной бывший, но, когда он навредил мне, это никак не было связано с сексом. Он слишком много пил и становился вспыльчивым, толкал или бил меня — он всегда говорил, что он шутил, и говорил мне, что я слишком чувствительная, но глубоко внутри, я знала, к чему это приведет. Я ушла от него, когда он ударил меня по голове. Он разбил мою барабанную перепонку и сбил меня с ног. После этого я никогда больше его не видела. От того, что он сделал, меня, словно осенило, потому что он подводил меня к этому, шаг за шагом, подготавливая меня к своим следующим действиям. Злой шуткой, затем щепок, толчок. Они нарастали постепенно, как если бы ты вырабатывал устойчивость к острой пище или алкоголю. То, с чем, как мне думалось, я справлюсь, модифицировалось. Я почти рада, что в ту ночь он ударил меня так сильно. Это было ужасней, чем все то, что было прежде, и это разбудило меня.