– А ты не гони по порожняку! Оглядись, децл пообвыкнись, авось и притерсишься! Здесь необычно, конечно, но до обалдения клёво! По большому счёту – все свои, хотя люди попадаются разные. А если ты сам далек от свинства, и тебе по духу именно человеческое и возвышенное, то тебе здесь будет по приколу! Всем отрицательно настроенным к свинству здесь – дом родной! – с сострадательным задором заглядывая Максу в самые глаза, объяснился патлатый.

– Ты уж извини меня, Дон Шон, но я пока не врубаюсь в то, кто же такие, эти, как вы их называете, свинки? – отважился на диалог Max, видя, что от нового знакомого не исходит какой-либо угрозы или формализма.

– Свинки? Ах, да – разумеется! Ты ведь, судя по возрасту, из поколения индиго… ещё, наверное, не встречал настоящих хайеров³… и, конечно, заморочек хайеровских не догоняешь… А свиньи?… Да вот, вот же они! – и патлатый, широко взмахнув грязным рукавом, указал на стену, где в алой круглой неоновой раме висел странный коллаж. Выглядящий скорее как дорожный запретительный знак, коллаж этот содержал в своём перечёркнутом красной отрицающей линией круге, детского вида рисунок свиной морды с гротескно очеловеченными чертами.

Max, увидав такое, обескуражено пожал плечами, не зная, что и думать.

– На первый взгляд – какой-то глупый кич, так?… Но не спеши со скороспелыми выводами, брат! В этом знаке таится глубокий смысл!… Видишь эту мерзкую морду? То ли человек, то ли свинья – сразу и не разобрать… это и есть облик того, кого мы кличем свинками! Обрати внимание, какая у неё важная морда! Уверен, этот портрет рождает в тебе целый ряд сравнительных ассоциаций… Нарисовано вроде просто, но ведь – гениально! Передана сама суть свинки, схвачены ее основные черты! А ведь большего и не надо. А всё потому, что все свинки, по большому счету, на одно лицо, то есть – на одну морду, разумеется. Ну и главное – это запретительная суть символа, делающая его знаком. Обозначает сей знак, разумеется, одно: вход запрещён, свинкам – входа нет! – выдал своё скрупулёзное и совершенно бредовое объяснение патлатый оборванец шнифтовой Дон Джон.

– И всё же, Шон Джон, я так и не услышал о том, кто же такие, эти фиговы свинки… понял, конечно, что здесь их не чествуют… Но, кто они – эти свинки? Как распознать их?… Этого, я так и не понял… – усердно добивался своего Max, а, заодно с налетевшей пьянящей волной древнего как сам hard-rock вокала Роберта Планта, проникся симпатией к босоногому аборигену Дилленджерз клуба.

– О, да! Это – cool question! Прямо по сути!… А кто же, в действительности, они такие, эти фиговы свинки?! – восторженно поддержал вопрос Max’a шнифтовой, продолжая уходить от понятного для него ответа.

– Извините за вмешательство в разговор, но я считаю своим долгом внести ясность… Ведь это, не просто свинки, поскольку просто свинки – они свинки и есть, а это – именно, те самые – “политические свинки”, о коих было так много говорено стариком Чарли Мэнсоном и его соратником Эбби Хоффманом⁴, в славные шестидесятые! – неожиданно вторгся в завязавшуюся между Максом и патлатым оборванцем шнифтовым беседу низкорослый неформал с греческим, переломанным на все лады носом и аурой чёрных курчавых волос, держащихся на голове в стиле “raggy”.

Макса сразу обескуражило то, с какой дерзкой развязностью держит себя этот тип, одетый в шитую серебром, старомодную рубаху с широко распахнутым воротом. Вместе с тем, брюки греконосого неформала, в отличие от помоечных джинс Дона Джона, лоснились чистотой и выглаженностью блестяще чёрного атласа. На ступнях у него красовались лакированные туфли с высокими каблуками, совершенно не спасавшие хозяина от низкорослости. Вообще, неформал “raggy” выглядел весьма безбедно, но подчеркнуто небрежно – словно богач, инкогнито вписавшийся в компанию оборванцев.

– Именно! Они самые и есть! Натурально – “политические” свинки! – задорно поддержал своего клубного товарища Дон Джон и, щёлкнув пальцами так, словно что-то забыл, с явным уважением в голосе добавил: «Раз так говорит Че, то стоит к этому прислушаться! Ведь Че, в нашем клубе – знаток достойных древностей… Он знает всё о становлении движения хиппи, разбирается в стилях музыки, в жанрах, в сленговых оборотах. В общем – знаток! Да и внешне, наш славный, эрудированный старина Че, до обалдения похож на Эбби Хоффмана!»

– А почему, именно Че? – поддержал энтузиазм, в уважении к приятелю Дона Джона Max.

– Отец у меня банкир, а я – неформал, хиппи, революционер! – ответил за себя сам неформал raggy.

– Вот и познакомились! – немного перебарщивая, обрадовался Дон Джон и, покопавшись в обвислых карманах рваных джинс, извлёк на свет, замотанный причудливыми узлами, грязный носовой платок, по видимости служащий ему заменителем кошелька, ибо развязав один из узелков, шнифтовой представил вниманию приятелей, хранимую в недрах материи, ярко коричневую, порошкообразную субстанцию растительного происхождения, со светло-зелёными вкраплениями, измельчённых листьев какой-то травы, комментируя это дело так: «За знакомство, так сказать, братья!» – обратился к приятелям Дон Джон и, без каких-либо разъяснений, принялся приколачивать дроблёное, коричнево-зелёное растительное нечто в пустую папиросную гильзу.

– Он ведь только вошёл… – мягко предостерёг клубного товарища неформал raggy Че.

– Вошёл?! Ха! Разве в “Дилленджерз” входят?… В наш клуб следует влетать, а не входить! – разудало выпучив глаза, возразил неформалу Че шнифтовой и, не ожидая дальнейших согласований, запалил приготовленную папиросу.

– Вообще-то я уже немного того… Хотя, конечно, не откажусь от пары затяжек! Но сначала скажите, что это такое?!… – без особой настойчивости, попытался возразить Max, тогда как глаза его вожделенно внимали манипуляциям с самодельной папиросой.

– Что это?… Флаерс⁵, конечно! – убеждённо уведомил Макса Дон Джон, придерживаясь изначально заданного стиля неопределённости в выражении своих мыслей.

– Высушенная лягушка с укропом⁶! Верное средство для борьбы с собственным свинством! – пафосно выговорил неформал raggy Че, заглядывая Max’y в глаза взглядом дерзким и воинственным.

– Пойдет! Лягушка с укропом – моё любимое лакомство, особенно, когда чувствую, что вот-вот насвинячу… – парировал вызов Max, и затянулся глубоким вдохом из чадящей самокрутки.

– Не свинка! – резюмировал ответ Макса Дон Джон и, заулыбавшись коричневыми зубами, затянулся следом.

– Свой чувак, потянет на “хайера”! – согласился со шнифтовым Че, ослабив воинственное давление своих чёрных глаз.

Снова приняв окурок из пальцев товарища, Max принюхался к струящемуся дыму и, чихнув пару раз, закурил с безнадежным отчаянием. Вкус и запах зелья отдавал чем-то неопределённым, но одновременно знакомым, вызывающим ассоциации с блуждающими средь босоногого детства воспоминаниями о брусничном мхе и ромашковых лугах.

– Вот, смотри! Это мои новые стихи! Сочинил их пару дней назад! – с непринуждённым восторгом малого дитяти, отвлёк Макса Дон Джон, тыча обгрызенным ногтем в свой носовой платок. На платке его действительно виднелись строки рифм, выведенные корявым, торопливым почерком.

– Это про него – про наш тотем⁷ – про символ клуба! – объяснился Дон Джон, кивая вверх, на потолок, на висящего вместо люстры, неоново-галогенно-полимерного жизнелюба-паука.

– Никак не разберу, что здесь написано… – озадаченно промямлил Max, пытаясь вчитаться в небрежные каракули на засмарканной поверхности платка.

– А дай, я сам прочту! – обрадовался шнифтовой, и, вырвав сопливый лоскут из Максовых рук, пафосно осанился и выставил босую ступню впёред, не забыв, между прочим, передать по очереди дымящуюся папиросу.