Что тут началось! Наташа закидывала ему ноги на плечи, прыгала на руки, изгибалась всем телом в эротическом экстазе и, наконец, просто начала осыпать поцелуями заморского прЫнца. Мехмет, не видавший в своем Трабзонском курятнике подобной сексуальной свободы и забывший о своих брачных узах, радостно лапал изнывающую от страсти даму прямо на сцене при всем честном народе. Еще более-менее трезвые турецкие родственники вежливо попросили русскую сторону оторвать прекрасную даму от их добропорядочного семьянина и прекратить эти кульбиты. Даму с большим трудом оторвали от кавалера и снарядили домой. Турецкий поклонник сник… Неужели все? А вот и нет. Спустя час Наталья снова вернулась, обещая вести себя хорошо, но после очередной рюмки вспыхнувшую страсть, как горную лавину, было уже не остановить. В тот вечер и последующую ночь наш торговец курями изведал вкус истинной русской лУбви, что в корне перевернуло его взгляды на общественную мораль и семейную жизнь, и принял решение вышеуказанные вещи далеко в лес и наслаждаться жизнью. Что он и сделал, появившись в кругу родственников только спустя неделю перед посадкой на паром. О чем вела речи влюбленная пара все это время, осталось великой загадкой, так как наш Мехмет владел только турецким, а Наташа, естественно, только русским. Язык любви – великая объединяющая сила.

По возвращении в Трабзон торговец курями потерял покой и сон от великой любви, напрочь забыв про жену и двоих детей. Он днями и ночами названивал Наташе и, естественно, оставшимся в России молодоженам, изрядно подпортив им медовый месяц звонками с периодичностью раз в полчаса и днем и ночью. Наконец, озверевший молодожен (которого с одной стороны долбал родственник, а с другой влюбленная Наташа) посоветовал турецкому Ромео самому налаживать свою личную жизнь и оставить их в покое.

После долгих страданий, слез и стенаний, обид на нежелающих взять трубку после тысяча второго звонка молодоженов и нежелания Наташи лететь в Трабзон на крыльях любви к турецкому возлюбленному Мехмет принял кардинальное решение. Всю жизнь он торговал курями, но сейчас он решил открыть в Сочи… Пекарню. А вы разве не знаете, что это в России самый прибыльный бизнес? Оповестив об этом глобальном решении свою родню, Мехмет отчалил в Сочи с целью исследования хлебного рынка, где и благополучно пребывает до сих пор.

Турцию я всегда любила. Особенно в студенческие годы – мы проводили время в Раю на Земле. Этот Рай назывался Кушадасы, недалеко от Измира. Милый, чистый городок, магазинчики, бары, тематические кафешки с живой музыкой, старинная крепость, днем бывшая рестораном, а ночью – самой зажигательной дискотекой в мире; домики, увитые жасмином и розами, а главное – люди, создававшие эту атмосферу всеобщего спокойствия, дружелюбия и доброты.

Каждые летние каникулы вплоть до сентября мы с подружкой снимали махонькую комнатку с кухней в доме, и все лето проводили в стране обетованной. Две наши европейские физиономии были единственными русскими на весь квартал. По соседству жили в основном семьи турок, немцы и голландцы.

Утро начиналось с крика: «Симиииииит!» – продавец бубликов с кунжутом подходил к дому и стоял, пока я не выползу на улицу. Спать хотелось ужасно, но от горячих бубликов отказаться было грех. Он же, понимая, что девицы гуляли всю ночь, стоял у забора до появления моего заспанного лица. Сварив турецкий кофе и закурив по сигаретке, мы пытались продрать глаза. Спустя пару часов соседи организовывали завтрак на террасах пред домами. А мы уже шли на пляж.

– Доброе утро!

– Гюнайдын!

В первый же месяц все соседи выучили пару слов по-русски и, здороваясь, приглашали на завтрак. Отказать хорошим людям было нельзя, так что, налопавшись брынзы, оливок, омлета, колбаски с помидоркой и съев по полбатона, мы еле доходили до пляжа к обеду. День проходил на море под зонтиком, а к вечеру мы шли домой. Ужин мы тоже не готовили. Им нас просто кормили рядом живущие соседи. Поначалу мы стеснялись, думая, что они нас бедными студентами считают, потому и кормят (а денег, и вправду, было не очень). Но потом мы выяснили, что это была такая турецкая традиция: если вежливо откажешься в одном месте, то тебя обязательно уговорят посидеть в другом.

Люди с искренним интересом спрашивали про Россию, про русских, культуру и обычаи, и учебу в университете. «Какие молодцы! А как чисто по-турецки говорят!!!» – восхищался народ; мы же, гордые за нашего любимого турецкого профессора, дравшего с нас в университете три шкуры за этот самый турецкий язык, раздували щеки. Как же мы любили эти посиделки! Шумно, вокруг носятся дети, все говорят одновременно, гвалт; где-то на заднем фоне вопит телевизор, а на столе и чечевичный суп, и салаты, мясо, и кура на гриле, голубцы в виноградных листьях, домашние печенья! Хозяйки – уже дамы в возрасте – не забывают подкладывать тебе всякие вкусности и, говоря: «Йе, кызым, йе (ешь, дочка, ешь)», – смотрят как на маленьких.

К вечеру к дому подтягивалась вся наша компашка. В основном это были местные турецкие парни и девчонки. Тут и начиналось все самое веселое. Мы шатались по городу, сидели в барах, ходили по дискотекам. У нас были преданные поклонники, с которыми мы гуляли за ручку и даже, О Боже! Целовались.

Был у нас и еще один друг – полосатый тощий кот, отзывавшийся исключительно на имя «Кеди». Хозяином дома был, в принципе, он, о чем регулярно нам и напоминал. В первый же день он залез в мою дорожную сумку, которую я по наивности оставила без присмотра в комнате. Порывшись в шмотках, не представлявших для него особого интереса, Кеди обнаружил сухие прессованные макароны в пачке. За поеданием этих самых макарон, разбросанных по всей комнате, мы его и застали. Он распотрошил почти все упаковки, слопав только одну… Выгнав наглого зверя, мы решили, что отвоевали свое право на жилплощадь. Не тут-то было. Кеди пришел под утро, проскочив в открытое окно, залез ко мне на кровать и, ткнувшись носом в мое лицо, хрипло заголосил: «Маааау!» Взвизгнув от ужаса, я упала с кровати на пол, а Кеди в три прыжка оказался в окне и сбежал в сад. Потом Кеди привык к новым гостям; мы же, чтобы задобрить полосатого бандюгана, стали его кормить картошкой-фри, мякишем белого хлеба, сыром и кёфте. Кеди с важным видом съедал все наши подношения, однако привычки бесцеремонно шарить в нашей комнате так и не оставил. Его особой забавой было катание под утро на сушилке с развешанным на ней бельем, которую он раскачивал от переизбытка чувств и вместе с которой он падал с грохотом на землю.

Особо запоминающимися для меня были вылазки на рынок. Вот где истинный турецкий колорит! Фрукты, овощи, мед, орехи, мыло, посуда, текстиль, джинсы, и майки, футболки, и просто всякая всячина. Мы заходили утром, а выходили уже вечером – грех не поболтать с людьми. Сельские бабуськи в цветастых шароварах и платочках ахали, глядя на нас, как на неведомых зверюшек, балакающих по-турецки, пропихивая нам фрукты и сладости. Лукума мы наедались в таких количествах, что в штаны и платья, привезенные из России, к сентябрю мы просто не влезали.

За пять лет пребывания в Кушадасы я не слышала ни одного мало-мальски невежливого слова ни от людей вокруг, ни в свой адрес. Мы могли ночью гулять вдвоем по городу, и если машины останавливались, то только чтобы спросить, не потерялись ли мы и не подвезти ли нас домой.

Доброта – вот что объединяло всех этих людей. Кушадасы был Городом добрых людей. Доброта была во всем, что нас окружало, во всем, к чему мы прикасались. Доброта цвела красивыми цветами и наливалась сочными персиками в саду, звенела в смехе детей, игравших на улице, благоухала ароматом домашних бёреков (пирогов). Она жила в водителе автобуса, на который мы вечно опаздывали и неслись по дороге к остановке с таким криком, что нас было слышно на другом конце города, а он, покручивая черный ус, прекрасно видел нас в зеркало и всегда открывал нам заднюю дверь. Доброта лилась красивой мелодией под струны гитары вечерами в маленьком баре, мурлыкала в шелесте волн, трущихся о песчаный берег спинками, словно пушистые белые коты…