Так она и сделала, пока не стала сходить с ума от одиночества в четырех стенах. Она втихаря купила комп, стала общаться в соцсетях, познакомилась с другими мужчинами и женщинами. Как-то приехав из рейса, ее муж обнаружил переписку с другими мужчинами. Затронута честь семьи! Развод! Ату ее собаками! Ничего, что в каждом крупном порту он пользовался услугами проституток, которые работают в заведениях для моряков. Но ему же можно, он мужчина! Детей он у жены отсудил и запретил им видеться с матерью. После развода он кинул детей на воспитание своим родителям, а сам уехал в плавание, весьма гордый собой, с оскорбленной миной. Дети очень переживали. Прошло время. Его жена пошла учиться на медсестру. Она начала жизнь заново. Умерли его родители, и ему пришлось позволить детям переехать к матери – терять высокооплачиваемую работу он не захотел даже ради детей. Сейчас он в активном поиске русской жены или постоянной подружки: по его мнению, русские неприхотливы, работящи, содержат себя сами и готовы воспитывать чужих детей. Но что-то у него не ладится. Казалось бы, обычная турецкая история.

Но я знаю один его секрет. Секрет его души. Как-то он плавал в Марокко. Там познакомился с девушкой. Влюбился. Они собирались пожениться. Переписывались. Он хотел приехать с родителями в Касабланку и просить ее руки. Но его родители были против. Он струсил. Не стал бороться, просто пропал. Родители не хотели в трабзонскую семью какую-то арабку неизвестно откуда. Они быстро нашли ему невесту, он женился на радость родителям, завел детей. Только жену свою он никогда не любил. Она раздражала его всем: как ходит, одевается, как говорит. Она успевала ему надоесть за те несчастные две недели в году, пока он был дома. Каждый раз, собираясь в плавание, он вспоминает ту марокканскую девушку. Каждый раз, когда он напивается, он плачет и хочет поехать в Касабланку, чтобы ее найти, попросить прощения и уговорить выйти за него замуж. Каждый раз, когда мы видим друг друга, он просит меня съездить с ним в Касабланку, чтобы ее найти. Потому что он боится туда ехать один. Он боится посмотреть ей в глаза. Тогда ему было двадцать пять. Сейчас ему сорок девять. Он в душе живет этой безумной, загнанной глубоко-глубоко надеждой на призрачное счастье…

Первую открытку я порвала. На ней красивые виды моего родного города, но в кадр попадает церковь с крестами. В Марокко строгая цензура, и письмо с христианской тематикой может не дойти до адресата. Нашла другую открытку, на которой изображен красивый букет цветов. Пусть будут цветы. Там таких нет. Вывожу на конверте адрес: эти витиеватые французские слова. Заклеиваю конверт. У меня нет ее телефона, электронной почты и фейсбука. У меня только письмо и конверт с обратным адресом и воспоминания о красивом доме с садом и фонтаном, мраморных дорожках, раскидистому дереву, с которого я упала, кода снимала кота.

Завтра я отнесу конверт на почту. Не знаю, придет ли мне ответ. Но я чувствую, что нужно сделать первый шаг. Я делаю это для себя. Маленький шажок, чтобы открыть дверь в далекое прошлое. Я больше не хочу бежать от себя. Чтобы жить дальше, мне нужно найти себя там. Больше нет сил бояться. Завтра я отнесу конверт на почту, а потом куплю билет на самолет. Это будет второй шаг. Я хочу прилететь в огромный мегаполис в Северной Африке, вдохнуть его воздух, пройтись по его улицам, выпить чашку крепкого кофе и поговорить с теми, кого хочет видеть моя душа. Возможно, что уже поздно и я не застану их при жизни. Я готова к любому исходу. Это лучше, чем до конца своих дней убиваться по своим надеждам, завернувшись в воспоминания, словно в теплый плед, не рискуя посмотреть в давно покинутый мир открыто. Аминь.

– Любовь – это все. Если любишь, то все отдашь.

Эти слова моего мужа навсегда врезались мне в память и на протяжении всей жизни были путеводной звездой на небе моего сердца…

Касабланка… Тогда мне было двадцать два, и я жила в Касабланке в доме у моей подруги. В тот день с самого утра в доме был жуткий кавардак. Мама моей подруги – мадам Фатма – готовила на кухне разные вкусности, убирала и начищала дом. Даже для нас с Зейнеб нашлась работа, а все потому, что к нам должен был приехать господин Ферид – близкий друг отца моей подруги. Он был каким-то известным дизайнером и художником, закончившим Парижскую Академию Искусств, человеком известным и уважаемым. Кузина Зейнеб – Федуа – прожужжала все уши про то, что у господина Ферида красивая красная машина, вилла на берегу океана, и что он давным-давно разведен, и денег у него куры не клюют. В общем, достойный жених. Я никак не могла взять в толк, каким образом арабский престарелый пенс за пятьдесят может быть прекрасным женихом для молодых барышень, а добиться от Федуа информации о художественных талантах гостя было чрезвычайно сложно, ибо кузина подружки была далека от дизайна, архитектуры и искусства так же, как домашняя курица от гнездовья красных фламинго на островах Карибского моря. Моя подруга тоже знала не особо много об этом человеке, так что господин Ферид был для меня неким «Мистером Х».

Закончив с домом, мадам Фатма решила взяться за мою красоту. Она поймала меня в комнате, выдрала большую часть моих несчастных бровей, придав им невероятно красивую форму, намалевав еще для пущей яркости чем-то черным, нарисовала мне глаза, как у фарфоровой куклы, а в довершении образа подвела внутреннее веко кхолью, из-за чего глаза стали отчаянно чесаться, и вручила красную помаду. Перерыв мой спартанский гардероб, я обнаружила красивую белую тунику и белые брюки. Кроме них у меня имелась пара джинс, футболки и желаба с шароварами, подаренная недавно мадам Фатмой на какой-то праздник. Зейнеб надела красивое черное платье в пол, Федуа вырядилась в аляпистое с блестками и бисером платье, которое перетянуло ее габаритную фигуру, аки колбаску в шкурке. Все в ожидании гостя вышли в сад.

В саду росло раскидистое дерево, которое весной цвело очень красивыми красными цветами. На верхних ветках дерева жалобно выл с самого утра маленький котик. Он часто приходил в сад, и мы его подкармливали. А в этот день глупая кошара залезла на дерево, а вот спуститься зверюшке было страшно. «Мяу, мяу!» – хвостатый жалобно плакал, но спуститься почему-то боялся. Терпеть его стенания у меня не было больше сил, котяру было жаль. Я подумала, что ничего не случится, если я быстренько залезу на дерево, сниму кота и пойду встречать этого дядьку. Все равно моего отсутствия никто и не заметит.

План был хорош, я успешно залезла на дерево, но кот со страху вцепился когтями в ветку. С трудом оторвав хвостатого, который блажил как потерпевший, я стала спускаться вниз, и тут нога в сандалии заскользила и зацепилась за сук, я резко дернулась, потеряв равновесие, ветка хрустнула, и мы с котом, ощутив закон притяжения, рухнули прямиком на землю. Мне повезло. Земля была мягкая и мокрая после полива, благо же и лететь было уже не высоко. Обезумевший от ужаса кот вырвался из рук, располосовав когтями руку; я, слегка оглушенная, стоя на коленях в грязной жиже, пыталась встать на ноги.

Вдруг я услышала незнакомый мужской голос и чья-то крепкая рука, ухватив меня за локоть, поставила меня ровно на землю. Это был высокий седой мужчина в кремовом костюме, немного полноватый, отчаянно пытающийся не засмеяться. За его спиной стояла моя подруга с братом и родителями и Федуа.

– Бонжур, мадемауазель, – изрек месье Ферид, улыбаясь белоснежным жемчугом безупречных зубов.

– И Вам, бонжур, если не шутите, – пробурчав что-то нечленораздельное, я пыталась вернуть себе равновесие и выбраться с влажного грунта на мраморную дорожку; сандалия разорвалась, туника и брюки были все в грязи, глаза слезились от сурьмы… Мадам Фатма с Зейнеб сильно перепугались: они никак не могли понять, зачем я полезла на это дерево.

Все пошли в салон ужинать, а я поплелась в свою комнату переодеваться. Когда я зашла в ванную, на меня из зеркала смотрела странная молодая особа со спутавшимися волосами, в которых застряли ветки и листья; на щеке была ссадина, макияж растекся, рука, разодранная котом, кровоточила, туника и брюки были в грязных разводах, спина дико ныла от падения.