Серое, мрачное здание гестапо находилось на углу улиц Ирининской и Короленко, почти в ста метров от их дома. Завтра же утром, перед работой, Володя решил зайти в гестапо попросить свидание с женой и передать продукты.
К отделению пункта приёма передач стояла длинная очередь. Несмотря на то, что он был тепло одет, мороз начал пробирать. Наконец-то очередь продвинулась и он попал в вестибюль. Тут уже было значительно теплее. Сразу за дверью в вестибюле за столом сидел пожилой дежурный в чёрной, устрашающей форме. Он осматривал внимательным взглядом каждого, кто входил в помещение. Тех, кто вызывал у него подозрение, он привычно обыскивал. У Володи, кроме сумки с продуктами, через плечо висел кофр с фотоаппаратом. Он должен был идти на работу, в фото ателье.
Фото19. Один из расстрельной команды роется в вещах расстрелянных.
Фотоаппарат, а также другие посторонние предметы, следовало оставлять на вахте у дежурного. Когда Володя протянул ему кофр, тот его раскрыл, вынул фотоаппарат и радостно заулыбался. Тех знаний немецкого языка, которые Володя получил в институте, да и на работе приходилось общаться с немцами, было вполне достаточным, чтобы понять почему так улыбаясь, говорил ему гестаповец. Оказалось, что сам он родом из города Ветцлар, где находится этот оптический завод, выпускающий фотоаппараты "Лейка". Он объяснил Володе, что до войны работал на этом заводе очень много лет. От умиления он закатил глаза и прижал "Лейку" к груди, как что-то родное. Видно давно уже не был дома и соскучился за семьёй и за мирной работой. Хотел даже сфотографироваться, но видно вспомнил, где он находится. Пообещал Володе сегодня же зайти к нему в фотографию и сделать пару снимков, чтобы выслать домой. Оставив у дежурного передачу, Володя направился на работу.
Глава 16
Конвоир сопроводил Дору в ту же камеру, откуда её вызывали на допрос. Мама сразу же бросилась к ней:
- Что там было, Дорочка? Что они у тебя спрашивали?
- Они интересовались следователем Иванченко, о котором нам рассказывали женщины в камере.
- А что они хотели о нём знать?
- Я так думаю, за то, что он помогал евреям, его и арестовало гестапо. Поэтому нас всех сюда перевезли. Теперь уже они будут нами заниматься.
- Дорочка, всё, что не делается - делается к лучшему. Здесь даже камера получше чем в полиции. Немцы, всё же я уверена, культурная нация и они скоро во всём разберутся. Надо только немного потерпеть.
Дора посмотрела на неё долгим взглядом и подумала "Я не буду ей больше ни о чём рассказывать. Пусть она останется при своих розовых мыслях. Видно, всё, о чём говорила бабушка Нина про Бабий Яр, для неё было слишком неправдоподобным".
Через некоторое время всем, кто находился в камере, сделали перекличку и разбили на несколько групп. Каждую группу, в сопровождении конвоиров, повели по длинному коридору. Затем через узкий проход начали спускаться по крутым ступенькам в подвал. Каждая ступенька отдавалась в их сердцах ноющей болью. "Вот так, - подумала Дора, - наверное, грешники после смерти спускаются в ад". Бесшумно открылась, тщательно смазанная на петлях дверь. За ней оказался вход в длинный коридор, тускло освещённый редкими лампочками. В нос ударил запах застоявшегося смрада, гнили и сырости.
В начале коридора в маленькой комнатке за конторкой сидел дежурный надзиратель с потухшими глазами. Он посмотрел на женщин мутным взглядом дохлой рыбы, как на пустое место. О чём-то тихо переговорил с конвоиром. Затем снял ключи с конторки и повёл Дору с мамой в конец коридора. Слева и справа вдоль него были металлические двери. Много дверей. Они были закрыты на засовы, на которых висели замки громадных размеров. За каждой дверью, за каждым замком были люди. Их присутствие ощущалось даже сквозь стены. Возле одной из камер он остановился, посмотрел в глазок и открыл ключом тяжёлую дверь.
"А вот и сам ад", - успела подумать Дора и перешагнула через высокий порог. Камера, куда их поместили, почти ничем не отличалась от предыдущей, за исключением того, что тут не было туалетной кастрюли. Туалет находился в конце коридора, и заключённых туда выводили два раза в день.
Целый день они пробыли в камере одни, и их никто не беспокоил. Через кормушку передали передачу от Володи. "Значит, - подумала Дора, - он уже знает, где мы находимся".
Утром следующего дня, Дору опять вызвали на допрос. Следователь тот же, что и в первый раз. Он усадил её на стул против ярко горящей лампы. Опять посыпались всё те же вопросы про следователя Иванченко и связь Доры с ним. Затем встал, подошёл к ней и при свете лампы начал внимательно рассматривать пятна на её платье. Убедившись в достоверности своёго предположения, он спросил:
- Почему вы не сообщили нам о том, что кормите ребёнка грудью?
От страха кровь хлынула ей в лицо. "Теперь уже всё кончено. Он знает про ребёнка. Кто-то всё-таки донёс". Дора спокойно ответила:
- Вы меня не спрашивали об этом. Вы меня спрашивали о следователе.
- Верно. Но зато теперь я убедился, что вы и ваша мама не имеете к этому никакого отношения.
- Если мы не виноваты, то значит можем идти домой? - наивно спросила Дора.
- Возможно, - сказал он, - но нам необходимо выполнить кое-какие формальности без которых не обходится ни один бюрократ, - пошутил он. - Вначале вас поведут домой, - с наигранной бодростью сказал он, - и вы покормите ребёнка. Это же бесчеловечно лишать его материнского молока, - возмутился он. - Предупреждаю, дома - никаких разговоров, иначе ваш ребёнок останется без материнского молока.
Он вызвал двух конвоиров, что-то написал на бумаге и велел им проводить Дору домой, не заводя в камеру. Такая "сердечность" показалась ей очень подозрительной, но радость от того, что она побывает дома, увидится с детьми и Володей отвлекла её от чёрной мысли. А самое главное, что она сумеет, может быть, как-то сообщить Володе, чтобы он вывез детей. Мысленно она попросила Бога, чтобы Он дал ей такую возможность. "А может даже их освободят? Ведь он сам сказал. Глупости! Как только я могла это даже предположить? Ведь не за следователя же Иванченко нас арестовали. Остаётся только одно - надо каким-то образом сообщить Володе, о единственной возможности, как спасти детей!".
Глава 17
Возвратясь домой, Володя решил на следующий день, рано утром, с Лизочкой и Антошей пойти в гестапо и попытаться получить свидание с женой. Детей он взял с собой в надежде, что им разрешат свидание с мамой и бабушкой. Но опять, передачу приняли, а свидание не разрешили. Володя начал возмущаться и требовать свидания, но дежурный офицер смерил его презрительно и пригрозил арестом.
В вестибюле, на выходе из здания гестапо был тот же пожилой дежурный. Он запомнил Володю. А может быть и не его, а фотоаппарат, изготовленный на родном заводе. Володя получил свой кофр и собрался уже уходить. Дежурный жестом подозвал его к себе. Придвинулся к Володе вплотную и прошептал ему на ухо, показывая пальце на детей:
- Ты должен сегодня же вывезти или спрятать их, иначе потом уже будет поздно. Завтра за ними приедут к тебе домой и увезут. После этого ты их больше не увидишь.
Это страшное сообщение дежурного потрясло Володю и его лоб покрылся испариной. Действительно, как он сразу не подумал о том, что дети, рождённые еврейкой, по еврейскому закону Галаха тоже являются евреями и также подлежат уничтожению?
Дежурный, строго глядя ему в глаза, повторил:
- Сегодня же вывези детей и спрячь, иначе у них не будет завтра!
Что побудило этого человека пойти на такой шаг? Ведь он служил в гестапо, а туда сердобольные не попадали. Может быть, как солидарность с фотографом который пользуется изделием его завода на котором он много лет отработал? Может быть, он сам был многодетным и вспомнил свою семью, детей, довоенные годы? А может быть, зная о зверствах, которые чинили его сослуживцы в Бабьем Яру, совесть замучала? Всё-таки он уже не молодой и скоро придётся перед Страшным Судом за всё ответить? Этого мы уже никогда не узнаем. Можно только просить Бога о прощении ему грехов.
