Это была очень древняя, очень странная и очень опасная музыка. Она откатывалась к прошлому, соединяя его с настоящим. И намекала на будущее, но лишь намекала.

Откуда-то пришло понимание, что эту же самую музыку слышали стены древнего храма, что она сопровождала древние, ныне почти забытые служения прошлым богам. А затем, изгнанная из порушенных капищ, стала уделом бездомных скитальцев, не находящих дома и покоя. И служила, может быть, единственным утешением гонимых адептов уничтожаемой веры.

Она была мудра, как много поживший и почти все видевший старик.

Что-то было там ещё, почувствовала я. Не могла уловить, все время срываясь в самый последний момент с ощущения, что вот-вот пойму это очень важное. Люди и вещи, которые находились в комнате, словно растворились в звуках, уплыли за ними, стали нереальными. Осталась только я, словно обнаженная совершенно. На мне не было ни одежды, ни кожи, ни сухожилий, ни костей. Обнаженная душа с непривычки обжигалась о музыку, и это было состояние одновременно болезненное и сладостное. «Да» — подумала я, отвечая на вопрос, который мне не был задан. Собственно, в этот момент вообще не знала, чему сказала «да».

Не в силах больше смотреть в глаза самой себе, проявленной через эту музыку, я отвернулась к темному окну, у которого каким-то образом оказалась. По ту сторону бытия, отделенной всего-навсего куском хрупкого стекла, на меня из темноты ночи смотрели глаза. И я знала, чьи глаза это были. Знала настолько, что через мгновение уже не чувствовала ни холодный морозный воздух, ни порывы колкого ветра, ни режущего света хрустальных звезд с бездонности небес. Меня вынесло и музыкой, и зовущей силой, которой невозможно было сопротивляться простыми человеческими мыслями, и той бездной, которая только что открылась во мне. Только что стою у окна, обхватив предплечья беспомощными руками в последней попытке защититься от потока, в который увлекает меня эта музыка и таинственный напиток, а через мгновение я уже почти обвисаю в ждущих руках в темноте заметаемой снегом беседке во дворе.

«Это все аштаракский глинтвейн», — спасительно думала я сквозь невыносимо томительное и приятное головокружение, чувствуя его мягкие прохладные губы сразу всюду — на щеках, в уголках рта, шее, теплой ключице. И сквозь эту истому очень приблизительно доносилась трезвая мысль: «Хватит пенять то на кулон, то на глинтвейн. Тебе просто этого хочется. Вот и все». Я зацепилась за это уничижительное «вот и все», и с трудом, но отстранилась. Уперлась руками в его грудь, мягко отталкивая, не подпуская к слишком интимной границе, за которой заканчивается один человек и начинается другой. Попыталась заглянуть в его душу, но взгляд Шаэля был рассеянным, блуждающим, кроме того, у меня самой все плыло перед глазами.

— Это все аштаракский глинтвейн, — повторила я свои мысли вслух. Как можно серьезнее.

— Не пей больше эту отраву. На самом деле, это все — наша тяга друг к другу, — строптивым эхом отозвался Шаэль.

— Мы не будем этого делать, — собрав всю волю в кулак, сказала я.

— Будем, — вторил он мне, но как-то неправильно. Затем он словно соскочил со словесной колеи, которую я с таким усилием проложила, и сказал:

— Обязательно будем. Жду тебя в доме невесты. Ты скоро придешь.

Шаэль опять перешел на отрывистый, какой-то недоразвитый стиль изложения своих мыслей. Я помотала головой, давая понять, что не приду. Никогда и ни за что.

— Сегодня. Ночью. Просто не будет выбора.

Шаэль внезапно растворился в окружающей беседку тьме, и сразу поднялась низовая вьюга, запорошившая и его следы, и вообще сам факт его недавнего существования здесь. Осталось ощущение, что все это мне привиделось. Или.... Намечталось?

На пороге показалась хрупкая фигурка Леи, она отважно шагнула в начинающее печально завывать пространство.

— Лиза! — закричала она против ветра, и он тут же отнес её зов обратно в дом. Но я услышала, и изо всех сил начала махать ей руками. Затем я направилась к ней.

— Что ты тут делаешь? — удивленно спросила Лия. — Холодно.

— Думаю, — неопределенно ответила я. — Ты чего выскочила? Что-то случилось?

— Просто спать хочу. Может, нам уже пора?

Я согласилась.

Мы ушли из гостеприимного дома, и, оставляя позади теплый свет его окон и ощущение уюта, которое надолго сохранилось в нас, отправились по заснеженной улице. Идти было недалеко, но трудно. Потому что разыгралась самая настоящая вьюга. Таинственные тени, очевидно, подкрепленные волнительным кружением головы от знаменитого Аштаракского глинтвейна, метались в низких порывах ветра. Он бил куда-то довольно подло под коленки, и наши, и так некрепкие ноги, подгибались от каждого натиска. Тем не менее, нам было весело.

— Лия, а ты не заметила ничего необычного? Не почувствовала? — я хотела убедиться, что мне не показалась ни торжественность момента, ни ощущение проникновения в какую-то, тщательно спрятанную от непосвященных тайну.

— Разве что мы все-таки напились аштаракского глинтвейна, и теперь — совершенно пьяные, — Лия захохотала, вспоминая явно удавшийся вечер, и тут же, не удержавшись на ногах, упала, увлекая меня за собой. Мы покатились, как две снежные бабы вниз по намороженной улице, идущей под уклон, прямо к нашему дому. У меня промелькнула мысль, что и я, и Лия прекрасно вписываемся в снежную композицию «Зимнее возвращение двух подгулявших ведьм домой из гостей». Я немедленно поделилась этой мыслью с Лией, и мы опять захохотали, от бессилия, который вызывал смех, мы никак не могли подняться. Было настолько безмятежно, что я взмолилась Богу, остаться в этом состоянии, как можно дольше, и чтобы этот вечер никогда не закончился.

Но он закончился, причем резко и страшно. Когда мы, гонимые метелью, практически скатились по намороженным ступеням к входу, первое, что я увидела — нарисованные птицы на двери казались крайне обеспокоенными. Я просто почувствовала напряжение от них, вторгшееся в мой расслабленный счастливый вечер. Поэтому, пропустив Лию вперед, задержалась на минуту на входе. И птицы тут же забили крылами, райские кущи, обрамлявшие рисунок, зашевелились, словно живые ветви и листья под порывом ветра. И я услышала:

— Беги, спасайся! Он совсем близко.....

Я собиралась нервно и стремительно. Лия, вжавшаяся в угол дивана, следила за мной взглядом, преисполненным страдания и жалости. Все очарование аштаракского глинтвейна выветрилось из нас моментально, и реальность смотрела прямо в наши лица, щеря в издевательской улыбке желтые зубы.

— Ну, с чего ты вообще решила, что твой психопат нашел, где ты прячешься? Ты же первый раз приехала к нам сюда, да и мы сами переехали совсем недавно.....

У меня не было времени и желания объяснять, что меня предупредили птицы. Кстати, я понимала ещё, что такое объяснение выглядит не очень убедительным. Но птицам я верила.

— Лия, ты должна пойти со мной, — в который раз повторяла я. — Ты не знаешь, на что он способен. Забирай Джаз и Армстронга, мы уйдем в горы.

— Нет, — в очередной раз твердо и терпеливо повторила подруга. — Я не могу оставить Старый Дом. Мы должны дождаться Алекса. Моего мужчину должен кто-то ждать в семейном гнезде. Это незыблемое правило. Иначе наш мир рухнет.

— Но как ты ....

— У меня есть Дом, — сказала Лия, и в тот же момент Старый Дом застонал скрипучими сквозняками, захлопал дверьми и завыл щелями в окнах. Он словно клялся, что не оставит Лию. И я в этот момент поверила, что Дом будет сражаться до конца.

— Я больше волнуюсь за тебя, — сказала Лия, успокаивающе поглаживая рукой стену над спинкой дивана. По стене метались всполохи-тени от вырывающегося из печной заслонки блика живого огня.

— Лиза, ты не можешь вечно убегать и прятаться.

Это я уже слышала за последний месяц уже не один раз. Соглашалась с этим утверждением, но с собой ничего не могла поделать. У меня не хватало смелости. Ещё немного времени, ещё немного, — так все время просила я судьбу, оттягивая встречу с неизбежным.