В Статистическом ежегоднике за 1914 год дана оценка динамики численности населения за период с 1907 по 1912 год: «Население Империи (с Финляндией) в течение последних пяти лет (1907–1912 гг.) увеличилось на 19 050 600 д[уш] об[оего] пола, причем сельское население – на 14 692 д. об. пола, городское – на 4 358 600 д. об. п., что составляет ежегодный средний прирост 23,3 на 1 000 жителей»[75].

Отметим, что в последних цитатах речь идет уже о Российской империи в целом. И здесь крайне любопытно посмотреть, как прирастают те или иные регионы огромной страны.

Средний рост населения на 1 000 жителей (с 1907 по 1912 г.):

В Европейской России – 17,2 у сельского населения, 34,0 у городского.

В Привисленском крае – 24,8 у сельского населения, 38,3 у городского.

На Кавказе – 24,7 у сельского населения, 57,7 у городского.

В Сибири – 62,0 у сельского населения, 124,0 у городского.

В среднеазиатских областях – 30,9 у сельского населения, 48,9 у городского.

В Финляндских губерниях – 10,9 у сельского населения, 34,2 у городского[76].

Авторы «Ежегодника» сразу оговариваются, что столь феноменальный рост населения в городах обусловлен не столько естественным (превышение рождаемости над смертностью), сколько механическим приростом. То есть речь идет об увеличении территории городов и о росте их населения за счет приходящих в города людей[77].

Еще раз отметим, что исследователи критически подходят к данным ЦСК МВД, обвиняя статистический орган в завышении многих показателей, в том числе и данных о рождаемости и росте населения[78]. Но – только в завышении. Положительной демографической динамики в Российской империи этого периода никто не отрицает.

Рождаемость, согласно данным ЦСК МВД, больше всего у православного населения империи – 51,1 на тысячу душ населения. У мусульманского населения этот показатель составляет 43,9, у католиков – 36,5, у протестантов – 29,2[79]. И вот эти цифры уже вызывают серьезное недоумение. Как мы видели из предыдущего блока демографической информации, именно в православной Европейской России средний прирост населения наименьший по империи (17,2 на тысячу жителей). На Кавказе или в Средней Азии (24,7; 30,9) он ощутимо выше.

Объяснение кроется в данных о смертности. На тысячу душ населения смертность у представителей разных конфессий за 1907–1912 годы распределяется так:

У православных – 32,9.

У мусульман – 26,2.

У католиков – 23,0.

У протестантов – 18,4[80].

Таким образом, смертность в империи наивысшая также среди православных подданных.

И совсем уж удручающую картину рисует возрастной состав умерших. На каждую тысячу смертей приходится: детей от рождения до года – 399,5; детей от года до 5 лет – 207; детей от 5 до 10 лет – 43,9; от 10 до 15 лет – 17,2: от 15 до 20 лет – 19,2; от 20 до 25 лет – 20; от 25 до 30 лет – 19,6. Далее в возрастных группах цифры смертности колеблются в районе 20, существенно возрастая лишь к 55–60—65 годам – 26,9; 30,5; 32[81].

Налицо катастрофическая сверхсмертность детей в возрасте от 0 до 10 лет. На эту группу вообще приходится подавляющее большинство смертей.

При ближайшем рассмотрении, таким образом, демографическая ситуация в Российской империи уже не кажется столь идеальной. Дьявол, как обычно, кроется в деталях. На фоне общего демографического бума именно в Европейской России прирост населения наименьший, и именно у православного населения империи самые высокие показатели смертности.

Еще один характерный пример: в Европейской России середины XIX века сокращалась численность крепостных крестьян[82]. Министр финансов империи Н. X. Бунге писал об этой убыли, что она «тем более поразительна, что ее нельзя объяснить ни перечислением в сословие крестьян государственных, ни отпущением на волю»[83]. Действительно, она объяснялась только медленным вымиранием основной производительной силы дореформенного государства. Притом, что среди свободных крестьян наблюдался естественный прирост населения.

Сами по себе приведенные выше данные могут вызывать различные оценки, но для характеристики как государственной статистики Российской империи в целом, так и для демографической ситуации в стране в частности они очевидно не полны – без сравнения с аналогичными показателями других стран мира на том же самом временном отрезке. Вдруг показатели, вызывающие оторопь с современных позиций, были в общем характерны для развития цивилизации тех лет?

Задача не так проста, как кажется. С одной стороны, неполной, а часто сомнительной является статистика дореволюционной России, те или иные данные не раз подвергались переоценке с привлечением различных статистико-математических теорий как до революции, так и после. С другой – средний читатель не имеет доступа к статистическим данным даже и ведущих европейских держав XIX – начала XX века. При желании нетрудно подобрать такие показатели (и соотнести их с удобными показателями по империи), которые покажут Россию в выгодном (а выгода у каждого своя) свете.

Прекрасно осознавая, что любые подозрения в тенденциозности ведут на этом пути либо к обвинениям в умышленной демонизации дореволюционного периода, либо к его необоснованному восхвалению, остановимся лишь на тех сравнениях, которые приводили в своих работах сами дореволюционные статистики. Причем из общего числа возьмем лишь издания государственных органов, то есть официальные.

Прежде всего попытаемся соотнести уровни развития государственной статистики в целом – в России и в других странах. Такое сравнение можно найти во «Временнике» ЦСК МВД 1866 года. Рассуждая о неполноте сведений, получаемых в ходе ревизий, его авторы пропагандируют практику всеобщих переписей населения:

«Иную и несравненно более совершенную форму народоисчисления выработала наука в западно-европейских государствах, а именно форму одновременной переписи наличного населения (выделено в источнике. – Д. Л.)… Правительство, заботящееся о благосостоянии своих подданных, чувствует необходимость, для успеха всех мероприятий, направленных к этой цели, знать в точности не только количество и состав управляемого им населения, но и действительное распределение его по государственной территории. <…> Очевидно, что при такой громадной операции необходимо участие в ней множества лиц (счетчиков), вербуемых разумеется между грамотными и сколько-нибудь развитыми слоями общества. Такое участие может быть достигнуто или при помощи значительных расходов (как например в Англии), или при деятельной и безвозмездной помощи самого народонаселения, которое в таком самоисчислении видит непосредственную для себя пользу (как например в Пруссии). Международные статистические конгрессы <…> имели последствием распространение опытов подобного народоисчисления во всех европейских государствах»[84].

Действительно, начало переписям населения в современном их понимании было положено еще в конце XVIII – начале XIX века. В 1790 году попытка переписи была осуществлена в США, в 1800-м в Швеции, в 1801-м в Англии, Дании, Норвегии, Франции[85]. Эти переписи пока еще учитывали ограниченное число признаков, но с ними нарабатывалась необходимая методология, переписи становились регулярными – каждые 10 лет в США и Англии, каждые 5 лет во Франции и Швеции, каждые 3–4 года в Австрии[86]. В 1846 году под руководством А. Кетле была осуществлена первая всеобщая однодневная перепись населения в Бельгии, которая учла строго наличное население, классифицировала его по ряду признаков и создала своего рода стандарт для таких мероприятий на будущее[87].