Запомним эти места, этот город, не забудем и об оружии, ведь именно с этими не зависимыми друг от друга «объектами» связана наша сумасшедшая история.
А в холодной реке, плывет, как и прежде, серебристая гигантская рыба…
Глава 4
Майор Власин поскучал немного в президентском вагоне, полистав французские газеты, и вышел в тамбур. Хотелось курить. Ему всегда особенно остро хотелось курить, когда делать это было нельзя. И вообще, у него прямо руки чесались что-нибудь сделать, когда это решительно возбранялось. Саша Власин боялся самого себя. Он и в КГБ-то пошел лишь потому, что дед, старый вояка, категорически возражал.
Дед открыто не любил чекистов. Может, потому что когда-то Сашин отец, чекист, бросил семью – жену, сына, и ушел к молодой известной актрисочке. Дед так издевательски был упрям в своем презрении к чекистам, называя их «жандармским отродьем», что Саша однажды просто взял да и подал документы в одну из специальных школ в Москве. Дед тяжело переживал, отказался видеться с внуком. Но Саша, как настоящий представитель рода Власиных, проявил поистине дедовское упрямство.
Перед самой смертью, накануне выпуска Саши Власина и производства его в офицеры, дед наконец простил внука. Но пригрозил пальцем и строго посмотрел Саше в глаза. Только и сказал: «Не сметь! Слышишь! Не сметь!»
Что именно «не сметь» Саша так и не понял. И каждый раз, участвуя в очередном деликатном деле, напряженно думал: «Может, дед это имел в виду. Вот именно это и не сметь!» Ему приходилось труднее, чем коллегам. Им-то никто пальцем не грозил и не говорил: «Не сметь!» Они смели, а он – нет. Поэтому, наверное, однажды, подальше от греха, и загнали его начальники в Семипалатинск, а оттуда на далекий, пыльный летом, промозглый осенью и вьюжный зимой, Байконур. Саше очень хотелось домой, к маме и к старой, выжившей из ума бабке.
Он так и не женился. Жил с полукровкой (помесь казашки с русским), молоденькой медсестрой из санитарной части. Жил и грезил Москвой. Сестричка наивно поглядывала на него узкими глазками и пожимала плечиками: куда, мол, рвешься, касатик! Неужто здесь плохо? Разве бывает лучше?
Саша спрыгнул со ступенек на землю и только успел закурить, как услышал характерное постукивание металлического молота о буфера колесной пары. Вдоль вагона, в сопровождении солдата, с другой стороны насыпи шли двое рабочих. Они не торопились. Останавливались у каждой колесной пары, поругивались лениво, безадресно, звенели молотком, затягивались папиросным дымом и шли вразвалку дальше. Солдат устало брел за ними, сбрасывая с насыпи мелкие камни.
– И то хорошо, Серега, что этот… француз… приехал.
– А чего ж хорошего-то! Ну приехал! И уедет в свою Францию! Как миленький уедет! Век воли не видать!
– Скажешь тоже! Накличешь – «век воли не видать»! Типун тебе на язык. Куда ж ему деваться, как не во Францию? Сюда, что ли, в наши степи, в солончаках жить? Он тебе, что, казах? Он же француз! Президент! Генерал! Небось барон какой-нибудь или даже граф! Во как!
Рабочие остановились как раз напротив майора.
– А чего ж ты говоришь, хорошо, мол, что приехал?
– А как же! Кто бы стал дорогу сюда тянуть, если бы не готовились к французу? От Тюра-Тама, от станции… И платформу посадочную никто бы не стал строить. Ее мужики знаешь как прозвали?
– Как?
– Деголевкой. Во как!
– Почему это Деголевкой?
– Для него строили. Чтоб приехал. Деголя этот. Генерал то есть. Понял, голова два уха!
Солдат шваркнул каблуком по камням.
– Вы чего болтаете! Какой такой «деголя»? Деревня. Де Голль! Президент Республики Франции. «Деголя, деголя»… Говорят вам, говорят, а вы все свое!
– Тоже мне, яйца курицу учат! Ты-то откуда знаешь, сопляк?
– Я те не сопляк, а часовой. А знаю от политинформации. Чай в тысяча девятьсот шестьдесят шестом живем! Грамотные! «Деголя», «деголя»… Давай быстрей! Сейчас состав на «Деголевку» подавать будут! Не здесь же президент будет карабкаться в вагон!
Солдат ворчал где-то уже далеко. Майор слышал, как зло постукивают молотком рабочие по колесам.
Власин не хуже других знал, что такое эта колея. Без нее мучение было! Вот не приехал бы француз, так бы и ездил из Ленинска вместе с другими на испытательные комплексы «мотовозами»! Теперь порядок! Поездом, в вагончике! Как человек! Спасибо французу!
Три километра пути на «мотовозе», то есть на обычном открытом грузовике, было делом рискованным. Запрыгивали в машину только на ходу, потому что останавливаться водителям в Тюра-Там было запрещено под страхом суда. Однажды Власин и офицер-ракетчик, запрыгивая на «мотовоз», больно столкнулись лбами. Офицер угодил прямо под спаренные задние колеса, а Власин очнулся только в госпитале. Ему больше повезло. С поездом такого не может случиться: сели, поехали, приехали, остановились, вышли. Как в метро!
От зоны к вагону спешил полковник Смолянский. Он махнул Власину рукой. Майор подтянулся и незаметно выкинул недокуренную сигарету. Налетел ветерок, теплый, настойчивый. Красноватая пыль поднялась над головой. Мелкие колкие пылинки попали майору в лицо. Он сплюнул, но тут же смутился. Полковник был уже так близко, что Власин сумел разглядеть веснушки на его лице.
«Почему я их не замечал раньше?» – подумал он.
Майор понял – полковник бледен. Значит, всерьез взволнован. Поэтому обычно незаметные веснушки теперь выступили на его лице. На лбу Смолянского бисером поблескивали мелкие капельки пота.
– Идите к себе, майор. Срочно сдавайте дела. Полчаса на все-про-все! – резко сказал Смолянский и ловко запрыгнул на подножку вагона.
Майор в недоумении смотрел на него.
– Черт! Неужели не ясно! Вы едете с нами. Даже впереди нас…
Майор все еще недоумевал. Растерянность была так ясно написана на его лице, что Смолянский засмеялся:
– Ничего страшного, майор. Это не больно. Я отстоял вас перед вашим же генералом. Вы включены в специальную группу.
– Я должен собраться, товарищ полковник. Вещи дома…
– Чушь! Все, что необходимо, получите в первом вагоне у лейтенанта Стойкина. Быстро, черт вас побери!
Майор побежал к станционному домику с табличкой «Деголевка», в самом начале зоны, у основных ворот. Оттуда до управления минут десять быстрым шагом, значит бегом – три минуты с половиной. Попрощаться со всеми, доложить шефу – еще пять минут, обратно к поезду – три минуты. Пожалуй, можно уложиться.
Власин бежал, не чувствуя под собой ног. Впереди замаячила Москва, мама, полоумная бабка, их уютный, пахнущий старой кожей дом на Смоленской. Это дедовы портупеи, ремни, старые сапоги, ножны от финского ножа, форменное кожаное пальто, потрескавшееся от времени… Саша Власин шел на запах, как усталый конь стремится к далекому жилью, как голодный волк чует отару, как шальной кот, втягивающий в свои розовые ноздри запах теплого молока.
Глава 5
Артур Егорович Петров, тщедушный, приземистый суетливый юноша, родился в Томске в старом бревенчатом доме у самого причала, когда-то целиком принадлежавшем его деду, потомственному портовику, заслуженно уважаемому человеку в здешних местах. Но к тому времени, когда родился Артур, в доме уже теснилось шесть семей, а дед допился до таких чертиков, что сын, невестка и жена запирали его в душной маленькой комнатенке и выпускали во двор только по нужде три раза в день, по десять минут, и один раз за ворота – дойти до галантереи. Дед не простил власти реквизиции дома и, протестуя, пил «Тройной» одеколон, который покупал в галантерейной лавке. Так и почил в своей комнатке, с флаконом тройного в руках.
Артур как-то спросил, почему он хлещет только одеколон. Дед со знанием предмета ответил, что для малограмотных такелажников, матросов и машинистов железнодорожного депо это – одеколон, а для знающих людей – самый что ни на есть деликатесный благородный напиток «Джин». Русские, мол, не разобрались когда-то и приняли «джин» за парфюмерию. Вот он теперь ошибку и исправляет. Это его личный марш в ногу со всем цивилизованным миром, и за ним по этому пути еще пойдет вся страна. Шаги к западной цивилизации он делал такие поспешные, наполненные и решительные, что, видимо, обогнал страну навсегда, потому что Артур, даже став зрелым человеком, продолжал считать «Тройной» одеколоном, а джин всего лишь его близнецом по резкому парфюмерному запаху.
