Нагромождение, нет, нагромождения образов. Крутящихся, распадающихся, собирающихся снова, перетекающих один в другой. Как калейдоскоп. Только не из кусочков, стеклянные узоры образующих, а из домов и людей, из камней и столбов, из совершенно непонятных, но кажущихся вещественными объёмов и непонятных деталей непонятных машин.

Голова шла кругом, но его держала одна мысль: он должен был увидеть что-то важное. От отца ли, от Юрки, от Ирки ли — Алексей не знал. Может, от самой смерти?

Или от Бога?

Он не знал, сколько это длилось, пока отсеивал ненужное, постепенно приближаясь к тому, что его звало. Ни долго, ни коротко — так казалось, будто вообще времени не было.

Но потом, наконец, контакт проявился. Скачком. Всё просветлело, а по центру зрения начало приближаться что-то подвижное, переходящее из формы в форму. На облако похожее. Пока Алексей с ним сближался, «облако» всё более затвердевало в своих формах… точнее, приобретая форму. И…

Это был монстр!

Что-то, явно не продиктованное, не рождённое земным разумом. По крайней мере, нормальным разумом, который оперирует информацией, полученной из жизненного опыта земного человека или из книг и прочих земных источников.

И монстр, показавшись, тем не менее никак не хотел вступать в контакт. Казалось, он не желает замечать человека — хотя Алексей откуда-то знал, что тот его видит.

Но Кравченко был упрям. Раз позвало ты меня, чудовище, — что же, давай поговорим. Что ты хотело от меня? Или поведать что-то — мне?

Казалось, монстр усмехнулся.

А потом мгновенно просверкнуло ощущение опасности…— и чудище взглянуло на него…

Именно в это мгновение Алексей понял, что смерть имеет много уровней.

Та, что поднималась из взгляда этого существа, была окончательной. Он это понял твёрдо. Как понял, что надо разорвать контакт и отойти.

Но он не мог от неё оторваться. От смерти. Она манила и втягивала, она всасывала в себя… и в черноту этого безмолвного и беспощадного взгляда…

И тут что-то вырвало его из этой тьма-образной воронки, куда он против своей воли — и в согласии с ней! — уходил. Что-то бесконечно светлое, как ему ощутилось, — хотя как может быть светлое бесконечным! — попросту выхватило его, как котёнка из воды, и понесло куда-то наверх.

И снова — откуда-то он знал, что это — именно наверх. Хотя пространства вокруг не было. Или оно не ощущалось. Но, может быть, исходило это представления из явственного понимания, что уход во взгляд монстра — это путь вниз…

И это что-то светлое, казавшееся строгим и сердитым, — но он откуда-то опять знал, что в глубине своей оно его любит и слега подсмеивается над его шалостью, — как-то без слов и знаков, но очень ясно и твёрдо дало понять: «Э-э, нет! Тебе там нечего делать. У тебя ещё много работы на Земле…»

И Алексея властно потащило прочь из этого места.

Он открыл глаза. Располага. Тусклая лампочка. Захватанный цветной журнал на столе.

И разрывается от звонков его телефон. А когда он поднял трубку, оказалось, что ошиблись номером…

Он потом снова и снова вспоминал тот случай. Со странными чувствами. С одной стороны, была радость — воспоминание о том, кто его вытащил, — или о Том? — приносило ощущение тёплой радости. И сожаление.

Алексей ведь так и не понял, с кем был этот контакт. И если это был контакт — то с кем?

Или с — Кем?

Или это был просто странный, немного страшный, но обычный сон?

Странно ошиблись, кстати, номером телефона. Который к тому же знали едва десяток человек.

Кому в два часа ночи может понадобиться похоронное бюро?..

Хотя…

Луганск, война…

Несмотря на ощущение, что смерть им заинтересовалась всерьёз, Алексей ни на долю не снизил интенсивность своей боевой работы. Выходы каждый день, или, скорее, каждую ночь. Помогали казачкам Головного на 31-м посту, у Крымского, в Орехово-Донецком.

Вот только помощь эта по факту оказывалась убогой. Именно по факту, потому что убогость зависела не от собственных усилий, а от продвижения Головнинских бойцов. А тот явно их берёг, причём с перебором, настолько, что те фактически и не собирались продвигаться даже там, где для сокрушения укропов требовалось всего-то небольшое, но рискованное усилие. С тем же Орехово-Донецким трахались каждое утро заново, хотя было закрепились там в самый первый день.

Алексей запомнил фразу одного из казачков: «Так что, возможно, противник выстоит и нам придётся откатиться». И откатывались. Нет, прав был кто-то, кто говорил, что казаки лично, сами по себе, могут быть отчаянными героями, но собранные в одно подразделение, становятся мало боеспособными. Начинаются бравада, пьянки, недисциплинированность, поиск на свою задницу приключений… И рецепт этот «кто-то» давал такой: распределять казаков россыпью по обычным подразделениям, где они не смогут проявлять свои худшие качества, а значит, будут проявлять свои лучшие.

А что? Ведь верно! Вон как у них тот же Еланец — герой героем и идеальный боец-разведчик! Даром что месяц всего с ними. Да и другие казаки в ОРБ — молодец к молодцу!

Тогда Алексей ещё не знал, что очень скоро сама жизнь подтвердит правоту его наблюдений. Это когда Перс доведёт до своих офицеров подробности штурма опорного пункта укропов под Санжаровкой на высоте 307,9.

Там танковый отдельный батальон «Август» должен был при поддержке пехоты из бригады Головного «Призрак» забрать у ВСУ эту высоту. Что на ней оборудован настоящий укрепрайон, знали, но смутно. То есть не ожидали, что там будут стоять в капонирах «Булаты», на танкоопасных направлениях выкопаны ловушки, живая сила противника будет опираться на почти классические доты из врытых в землю железнодорожных вагонов, перекрытых сверху железобетонными плитами и землёй. Да в два наката.

Соответственно, артподготовка, которая началась с утра 25 января, мало что дала. Но об этом тоже не знали, и луганские танки с разных направлений пошли на штурм. Как ни странно, атака завершилась успехом — укропы, потеряв несколько единиц бронетехники, откатились назад. Особенно большую роль сыграл танк луганского офицера с позывным «Монгол». Он зашёл на высоту сзади и буквально в упор расстрелял расслабившихся было после завершения обстрела укропов. И, вроде бы, польских наёмников. Говорили про них, что есть они там, но подтверждения в виде пленных или трупов не было.

Вот после этого, собственно, высота должна была быть занята пехотою, поддержавшей атаку танков. Азбука войны! Но только не для этого случая. Как жёстко заявил Перс, казачки Головного просто залегли, и на высоту не пошли. А что сделает один, сам по себе танк с огневой точкой под двумя слоями железобетонных плит? Даже если встанет на них сверху и попляшет?

Как, в передаче Перса, доложил один из наблюдателей, «я видел, что пехота выгружалась из машин, но не видел с нашей точки, чтобы она пошла в атаку вместе с танками»…

Узрев такое дело, ранее отошедшие украинские танки пошли в контратаку. А у наших уже и боекомплект на исходе. Делать в такой обстановке нечего: стали отходить. Уступами, как положено. Монгол остался прикрывать отход с фронта, ведя огонь по наседавшей бронетехнике противника. Но беда была в том, что та наступала, в отличие от нашей, как раз под прикрытием пехоты. Потому Т-64 Монгола, которого звали Михаил Савчин, получил ПТУРС прямо в башню. Динамическая защита сработала, но что-то, видно, было повреждено, потому как танк застрял на месте. После чего в него прилетел ещё один выстрел из гранатомёта, и танк загорелся.

И вот тут мужики повели себя, как в Великую Отечественную, с уважением и восхищением рассказывал Перс. Никто горящий танк не покинул, ребята продолжали стрелять. По рации слышали их. Монгол кричал: «Мужики, отходите! Я прикрываю!». Машину никто не покинул, хотя можно было: танк пока что только чадил, не занялся открытым пламенем. «В общем, они вот так стояли, горели, но стреляли, прикрывая своих, — покачивал головой Перс. — Просто герои, как в Сталинграде!».