На порог мазанки, держа в одной руке ведро с помоями, в другой годовалого малыша с чумазой, сопливой рожицей, вышла хозяйка Хима Турчик. «Нелёгкая тебя вынесла! …» Бронислава замедлила шаг в надежде, что Хымка вернётся в хату. Но у Хымы были свои виды. Заметив Брониславу, она, стоя над крутым склоном, куда обычно сбрасывали мусор все поколения, проживавшие в жилище, терпеливо ждала.

Выглядела Хымка как всегда нелепо: на голове большой клетчатый платок, завязанный двойным узлом где-то сбоку выше левого уха, фигура худая, живот большой, выпученные глаза, блестевшие диким, невежественным огнём вперились в Брониславу. «Упрямая, наплодила пятерых и, судя по всему, останавливаться не собирается. От кого она их рожает? …» Старший мальчишка Славка был одного года с внуком Ванюшкой, даже учились в одном классе. Ваня перебивался с тройки на двойку, иногда приукрашивая дневник явно незаслуженной четвёркой, а Славка сплошной отличник. Внутренне Бронислава оскорблялась на Турчиков, сами безумные, к тому же лодыри, а их Славка отличник. Ей казалось большой несправедливостью такое положение вещей. Из сеней выскочила грязная лохматая собачонка и, звонко залаяв на незнакомку, проходящую мимо её дома, оглянулась на хозяйку. Хыма шикнула на собаку, и, пожелав счастливой дороги, плеснула из ведра через тропинку грязной водой… примета такая – хорошая. На пороге показался длинный, худой Вася Турчик – брат Хымы, за ним высыпали детишки.

– Здрасти, Тётя Броня. – Семейство явно желало общения.

– Добрый день.

– Если вы в лес, за ветками к празднику, то липа ещё не зацвела.

– Жалко.

– Но есть одна с цветом, на первой поляне. Послали бы Ваню, ему Славка покажет. Славик! – Из хаты вышел с книжкой в руках худосочный лупоглазый Славка. – Славик, сходи с тётей Броней в лес, покажи ту липу с цветом.

– Не надо, я сама.

– Расскажи тёте Броне.

– Да там она, возле развалин Дымчуковой хаты, через крапиву проберётесь и увидите. – Славка, явно не желавший прекращать чтение, шмыгнул в заросли чумаков.

– Тётя Броня, ваша Аня жива. – «Что они сговорились с Сонькой! …»

– Откуда мне знать, – не очень любезно буркнула Бронислава.

– Я знаю, жива. Замуж вышла, за сарацина.

– Что за сарацин такой?

– Человек такой – сарацин. Вера у них сарацинная. Сами тёмноволосые, курчавые и, как евреи, обрезанные. Мне мой дед говорил, а ему его прадед рассказывал, что скоро всю землю железная паутина заплетёт, по небу железные птицы летать станут, тогда придёт на землю грозный сарацин… Сбылось всё, тётя Броня, самолёты, провода…

– Не сарацин, – возразил сестре брат Вася, – а муэдзин и позовёт людей на молитву.

– «Безумные, что возьмёшь?» Ну, я пойду…

– Погодите, тётя Броня, я вам квасу вынесу. Вася, заспивай тёте Броне про Латипак и Ануммок. – Хымка проворно метнулась в тёмный проём мазанки.

Глядя на Бронислву влажными лягушечьими глазами, Вася Турчик достал из сеней рассохшуюся бандуру, изрек нечто непонятное – «ЛАТИПАК И АНУММОК» Тренькая заскорузлыми пальцами по расстроенным струнам, «Перебендя» загугнил свою песнь напыщенную, глупую и бессмысленную, настоящий бред сумасшедшего:

«Гой вы гей, козаки, люде добрые,

Послухайте кобзу мою гласом звонкую,

Молвой вещую, притчей мудрою.

Давным-давно, в поры дивные, стародавние,

Во годины воладоеф, живали языцы, языцы Тефаи

Гуляли языцы в юдоли Апорве.

И приспели онде пеняжники родом кищвотсор.

Следом гряде реснота, знамения, мор.

И на нивы Тефаи пало вороньё…

Последовал дикий аккорд, собачка задёргала ухом, оскалилась. Вещун самозабвенно продолжал:

Геенна бесовская меж языц витает.

Каркает поганая, прахи раздирает

Возопили патриархи «Осанна, Состирх,

Спаси, Авва от напасти, аки чад своих!»

Простёр длань благий Состирх Апорве ошуюю

Константину Эллину простёр одесную…

Бандура затренькала успокоительно:

Гой вы, люди-христиане, страдайте, поститесь.

Творите поклоны и Христу молитесь.

Аз есьм юродивый без роду, без доли

Рече Турчик правду-матку, имам ветра в поли.

Меж Отца и Сына унизоша зависть,

Посеяв в Юдоли вражду да ненависть.

И восстали, ужики, брат, с ножом на брата

Смежили грехами златоглавы врата.

Опустилась мгла густая на луга, на нивы

Захрипели удавленные, содрогнулись ивы.

Текут реки чермные, стенанья и стоны

Беснуются, грабят, режут обои стороны.

Но спустился долу, кроткий в триедином Худ

Ублажил свят души злые и развеял блуд.

Кобза забренчал почти весело, собачка увлечённо чесала за ухом.

Опомнились род Тефаи, и люд кищвотсор

Воздаяли богам храмы, смывают позор.

Выспрашивают лукавые прощения с небес…

Да камнями полно недро, как то ведал бес.

Звуки, исходившие от рассохшейся бандуры, дополнил фальцет собачьего воя.

«Господи, зачем я пошла по тропинке?» – подумала Бронислава, а Вася, закатив глаза, обливаясь потом, продолжал повествование.

Мрежи бесов невидимы, посулы их зело щедры.

И Мамоне, внемля, богатеют ины люде токмо до поры.

Алкают, лепты не гнушаясь творяше оные обман,

Убогих, тёмных обымати набиваше си карман…

И являлся дух в Апорве, бродил меж языц

Зрак убогий, тща, пира, тяжатель сует.

Скрам маститый, худог ярый, писаше, завет

Рече книжник парамея завет Латипак.

«Гой потомки Тефаи, люде кищивотсор

Внемлите пророкам вашим, вострите топор!»

Глаголили зле языцы прати Авонамор

Буйство в главы худородных, буий во чертоги

Камо грядеши, боярин? Угонзаю ноги.

Завывания пса и какофония дурацкой бандуры нарастали. Турчик, поскользнувшись на птичьем помёте, шлёпнулся задом, чуть не придавив собачку, но неожиданно ловко поднялся и разошёлся не на шутку:

Востерзали люди ужа, ударили било

Нинел глаголит имати, персть паки солило,

Имати безлатно, имати безлетно аки саддукеи.

Книжник Нинел со сковники бяху фарисеи.

И законника внезапу немощь обуяти

Скимен тристат яко тать веси позобати.

Сирый Нилатс, вельми оттай, си рога пояти

Клевреты бранити, живота имати.

Языцы Мзилациос обрести оброк

Во еже воздети выспрь Ануммок

Во еже Нинел выспренно воздети…

Волит Релтиг обаче, Ануммок сотрыти

Волит бесный, окаянный, гряде вои-тати.

Бдети стан Мзилациос, срящи возбраняти

Гой, блажити Ануммок, толцыте тимпаны

Жрети Релтиг обоюду бити во кампаны.

От избытка чувств, собачка отскочила, помочилась на кучку хвороста и, вернувшись, продолжила подвывание, Вася порвал струну, но, брызгая густой слюной, попытался гугнявить дальше…

Блажен стан Мзилациос юдоли Апорве…

Взяв несколько жутких аккордов, бандурист в изнеможении откинулся на завалинку. Густой пот орошал бледное лицо, дети, с восхищением глядя на сказателя, усердно ковыряли в носах, маленькая собачка, задрав лохматую морду к небу, жалобно взвыла. Из хаты вышла Хыма с крынкой квасу в руке, на другой по прежнему восседал годовалый малыш. Вася с полуприкрытыми глазами протянул руку. Хыма отдала квас брату, и тот, словно конь на водопое, с присвистом тянул из крынки мутную жидкость.

– Тётя Броня, подождите, он же чахоточный, ему трудно? То ж ваша Аня живёт там, на земле Апорве. – Хыма торжествующе сияла глазами.

– Дай-то Бог. Ну, я пошла. – «Безумные, как есть безумные, сами не ведают, что говорят».

– Постойте тётя Броня, это только начало, Вася передохнёт…

– В другой раз, Хыма.