Вернувшись, поплакала Райка в очередной раз на плече мужа, и решили они вдвоем ехать к доктору. До города агроном подбросила, она как раз на совещание ехала. Иван Терентьевич принял Райку, назначил обследование для обоих. Обследовались, получили результаты – здоровы оба. Что ж такое? Прописал лекарства, начертил график благоприятных для соития дней. Полгода прошло, год – результат нулевой. Снова анализы, и снова оба здоровы.

– То Бог на нас прогневался, – хлюпает Райка носом.

Муж держится, только моргает часто и смахивает рукой предательские одинокие слезинки.

– Доктор, уважаемый, – Райка давится слезами, – а может, еще какие таблетки пропишете?

– Таких таблеток не бывает… – говорит Иван Терентьевич. – Можно усыновить новорожденного.

– Усыновить? – Рая замолкает и во все глаза смотрит на мужа.

– Вы сначала обсудите это предложение, – говорит Иван Терентьевич, видя обычную для такой ситуации растерянность.

– Раечка, ну?..

И они все решают быстро, только им понятными взглядами. Они устали, они хотят определенности.

– Не будем мы ничего обсуждать, – произносит супруг через минуту, – мы готовы…

– Мальчика усыновить, – продолжает Райка, и глаза супругов вспыхивают радостью.

Иван Терентьевич пояснил, как все должно быть, и они согласились.

– Мы переедем на это время в Харьков, да, Раечка? – Муж улыбается. – Чтоб на хуторе никто не знал.

– Ага. – Она берет его за руку, и ее лицо заливает краска.

– Я читал объявление, что на тракторный рабочие нужны и семейное общежитие дают. И водители трамваев нужны. Ты не против?

– Нет…

– Рая у нас такая умная, быстро научится, – говорит муж Ивану Терентьевичу.

Все сложилось, и через четыре месяца, когда Рая вышла на свою первую самостоятельную смену, пошел отсчет «беременности»…

Муж приезжал к Райке каждый день, вечером или утром, в зависимости от смены. Привозил книжки, журналы и еду сумками, сидел долго, пока Аня не начинала сердиться – мол, дай человеку отдохнуть, ты ей уже надоел, да и не проведывают так долго и часто. Муж Раечки виновато втягивал голову в плечи – выросший в детском доме, он не мог перечить человеку в белом халате, целовал супругу, бочком топал к двери, пожирая глазами любимую, с минуту топтался на пороге и уходил.

– Такое впечатление, что Райка и вправду беременная! – сердилась Аня, хлопая руками по крутым бедрам.

Настроение ее было понятно, потому что жила Аня одна и ни семейного, ни материнского счастья не знала. К мужьям подруг и коллег она относилась сдержанно, а вот к мужу Эллы Михайловны с подозрением – по ее представлениям, муж не должен быть таким красивым, потому что красивые мужья всегда ходят «налево».

Юра «налево» не ходил, но о том, что приятели и коллеги ходят, знал, потому что рассказать в тесном кругу о страстном свидании считалось очень даже по-мужски. Но Юра так не считал. Во-первых, уж коль женат и гуляешь, то молчи – соблюди приличия и не унижай ни жену при посторонних, ни себя. Если влюбился, то не трепи языком, не унижай любовь. А во-вторых, он вообще не понимал, как можно сделать больно жене – женщине, которая отдала тебе всю себя и свою жизнь? Нет, он никогда не причинит боль Эле. Не только потому, что знает, каково это, когда предают, но и потому, что никогда не обидит любовь, чувство удивительное и невероятно зыбкое. С каждым днем он все сильнее влюблялся в Элю и не представлял себе жизни без нее. Почему так? Ответа не было, да его и не может быть. Ответ кроется в желании каждый день просыпаться рядом с Элей, держать за руку, целовать, шептать слова любви, пить чай, грызть яблоки, ходить в кино, смотреть, как она причесывается у зеркала, вдыхать ее неповторимый запах, видеть в ней тайну и знать, что никогда ее не разгадаешь…

А для Эли… Достаточно обнять Юрку, прижаться к теплой груди, уткнуться носом в ложбинку на ключице, и она чувствовала себя защищенной. А какого сына он ей подарил! Маленькое солнышко с его глазами – голубыми, пытливыми, смеющимися. А всякие там мысли… Ох, у какой женщины их нет?

С Юркой они познакомились, когда Эля по просьбе тети Поли проведала в нефрологическом отделении ее коллегу, майора эмгэбэ. Не просто проведала, а поговорила с лечащим врачом и заведующим, чем помочь, потому что коллегу готовили к операции по удалению почки. Юра лежал на соседней койке, ему как раз капельницу ставили. Бледный, худой, небритый, он то смотрел на нее испуганно и как-то по-детски, то проводил свободной рукой по волосам, то поправлял пижамную сорочку, то разглаживал складки на одеяле. Эля на него почти не смотрела – она разговаривала с майором, с замиранием сердца прислушиваясь к происходящему в ней. Однако о том, что творилось в душе, знала только она сама. Врач же Элла Михайловна, воплощение серьезности, в белом халате, колпаке, из-под которого едва выглядывали короткие вьющиеся волосы (она постриглась еще в эвакуации, во Фрунзе: вши одолевали, а после этого уже и не отращивала), внимательно слушала жалобы больного, ловя себя на мысли: «Какие у него голубые глаза…»

Уходя, Эля попрощалась со всеми, а голубоглазому кивнула. Кивнула и отвела взгляд, а через две недели, провожая из роддома очередную мамочку, увидела в вестибюле невысокого стройного мужчину в темно-сером элегантном макинтоше и широкополой шляпе – ну прямо американский актер из трофейного фильма, к тому же с огромным букетом роз.

«Наверное, забирать кого-то пришел», – подумала Эля: она не узнала в «актере» голубоглазого и продолжала наставлять мамашу.

Аня пеленает младенца, он уже превращен в белый кокон, перевязанный красными ленточками, мамаша с умилением смотрит на Элю и дрожащим от волнения голосом спрашивает:

– А мой муж может взять ее на руки?

– Конечно, он уже не только муж, он отец, – Эля улыбается, – отец должен брать дочь на руки каждый день, это очень важно и для него, и для нее. Отец должен разговаривать с ней, должен читать сказки, петь песенки, рассказывать о том, как прошел день.

– А не рано?

– Нет, не рано, – отвечает Эля и не добавляет, дабы не огорчить, что все это надо было делать, когда малышка еще в утробе была.

Потом Юра не раз вспоминал, что именно тогда она его окончательно очаровала. Очаровала тем, как нежно произнесла «отец»; очаровали ее глаза, улыбка, вся она его очаровала, и он пал к ее ногам.

– Добрый день, вы меня помните?

Сердце Эли екнуло – глаза! Она их помнит…

– О, я вас не узнала, решила, это кто-то ребенка пришел забирать, – тараторила Эля, чтобы скрыть смущение.

– Меня зовут Юра. Это вам, – он протянул ей букет.

– Мне? – удивилась Эля, краснея. – Ну что вы… Зачем? – Она быстро осмотрелась.

Аня и еще две медсестры пялились на нее с нескрываемым любопытством и не отвели глаз, даже когда она выразительно нахмурилась.

– За то, что вы меня сразили наповал. Простите, я не мастер красиво говорить. – Он умолк, и лицо его залила краска.

Изумленная до крайности, с бешено бьющимся сердцем, Эля взяла букет и почувствовала щемящую боль – надо же, он смутился, как подросток.

– Какие прекрасные цветы, – она понюхала розы, – спасибо. – Она улыбнулась. – Значит, я вас сразила?

Он кивнул:

– Наповал.

– Что я должна сделать, чтобы вы встали?

– Позвольте проводить вас домой.

– Я не знаю, когда освобожусь.

– Не важно, я готов ждать.

Эля прищурилась:

– Послушайте, мне знакомо ваше лицо… Я вас видела… – Она прижала пальцы к губам. – Да, я вас видела… На ипподроме. Еще до войны.

Он улыбнулся:

– Да, я бывал на ипподроме.

– Вы помните Герду?

– Конечно помню, красивая была лошадка, лучше я в жизни не видел. – Он посерьезнел. – Ее давно нет, пришлось застрелить в начале войны.

– Почему? Она же была совсем молодая, родилась в тридцать восьмом, я хорошо помню.

– Она заболела, стала хромать. В это время всех лошадей отправляли на фронт, вот такая история. – Юра развел руками.