Шурка пришел утром. С тортом. Эля к нему не вышла. Он оставил записку: «Эля, прости меня, ты все неправильно поняла. Мы с Ниной просто разговаривали. Эля, я очень тебя люблю. Пожалуйста, я должен поговорить с тобой. Я приду в три часа. Всегда твой Шурка».

Эля написала: «Я тебе не верю, между нами все кончено», – отдала записку маме и ушла в кино. На комедию «Девушка с характером». Сама. Вернувшись из кино, она в подъезде наткнулась на Шурку. Он говорил, что не сможет без нее жить. Она ответила, что все это ложь.

– Иди к Нине, – посоветовала она и взялась за перила.

Он преградил ей дорогу, запрыгнув на ступеньку выше.

– Эля, не говори так, мне не нужна Нина, мне ты нужна! – Он смотрел на нее с мольбой, прижимая руки к груди.

Она склонила голову набок.

– Может, тебе это кажется? Может, тебе всего лишь казалось, что ты любишь меня? – бодрым, насмешливым голосом спросила она, а ее сердце в эти мгновения разрывала ревность.

Вдруг все поплыло перед глазами Эли: и перила, уходящие вверх, и стена, выкрашенная в синий цвет, и крутая, со щербинками, мраморная лестница. Она тряхнула головой и еще крепче вцепилась в перила – делала все, что было в ее силах, чтобы ни жестом, ни голосом, ни взглядом не выдать свою боль, отчаяние и любовь.

Шура смотрел на нее и молчал.

– Вы предали меня, – сказала она громко, – ты и Нина. Вы унизили меня, вы смеетесь надо мной, все смеетесь…

Ох, как ей больно!

– Эля… – в его голосе звучала мольба, и такая же мольба была в глазах, – что я должен сказать, чтобы ты простила меня?

– Мне не нужны слова, я им не верю! – в сердцах бросила Эля и побежала вверх по лестнице.

На следующий день пришел Лева, позвал гулять. Они шли по Университетской горке, Лева рассказывал о работе и вдруг заговорил о Шурке. Эля остановилась:

– Ничего мне о нем не говори!

Лева прижал руку к груди.

– Эля, он мой друг, – его лицо исказило страдание, – пожалуйста, выслушай меня.

Эля мотнула головой:

– Нет! Он для меня больше не существует.

– Глупости все это! – воскликнул Лева так громко, что прохожие обернулись. – Он тебя любит, понимаешь, он не может без тебя жить. Пожалуйста, поговори с ним. – Лева смотрел на нее с мольбой.

Повисла пауза.

– А скажи, – Эля прищурилась, – я тебе нравлюсь?

Он часто заморгал и не ответил.

– Лева, я нравлюсь тебе?

Лева вздохнул.

– Да, ты мне нравишься, но это… – Он запнулся и рубанул воздух ребром ладони. – Я хочу просить тебя об одном свидании с Шуркой, и все. – Он смотрел себе под ноги.

– Ты просишь или он?

– Я.

– Врешь!

Лева схватил Элю за плечи.

– Эля, не глупи. Нас скоро призовут в армию. – Он запнулся, осмотрелся и продолжил: – На заводе все говорят, что будет война. Понимаешь? Война. Не глупи, это же так просто – встретиться и поговорить. Сделай, прошу тебя, чтобы потом не жалеть.

Война… Не жалеть… Что это он такое говорит? Что за глупости?

– Знаешь что, – Эля насупилась, – пусть он сам придет ко мне и попросит, а не подсылает тебя.

– Я прошу тебя, поговори со мной, – услышала Эля и обернулась.

Его голос… Немного хриплый, чувственный, он проникал в ее сознание, лишая воли. Эля еще не понимала, что это – поймет много позже, а тогда она прижалась спиной к стене дома, и ее мечущаяся гордая девичья душа уже потихоньку покорялась мощному женскому началу, способному со звериной, первобытной жестокостью разрушить все на своем пути. А пока она смотрела на Шурку, по самые глаза замотанному в шарф – на холоде у него мог начаться приступ астмы, – и изнывала. Изнывала от любви. Шура поднял руку и убрал шарф с лица.

– Эля, прости меня, – сказал он сдавленным глухим голосом, – я не могу сказать тебе всего, но поверь, это было совсем не то… Не то, о чем ты подумала.

– А что это было?

– Я не могу сказать.

Эля уставилась на снег, втоптанный в асфальт, будто хотела прочесть на нем спасительные слова, но они сами возникли в ее сердце, и она, кусая губы, несколько раз кивнула.

– Ладно…

Шурка обнял ее, а она продолжала мелко кивать и даже слезу уронила, сама того не желая. Они втроем дошли до ее дома, Левка попрощался и убежал.

– Зайдешь ко мне? – спросила Эля.

– А твои не будут сердиться? – В глазах Шурки был испуг.

– Нет, не будут, они все понимают.

На самом деле ей было все равно, что скажут домашние. Мама и тетя Поля напоили их горячим чаем, а потом Шурка и Эля закрылись в комнате. До позднего вечера они сидели на диване, крепко прижавшись друг к другу, болтая ни о чем, глядя в глаза друг другу, целуясь, то замирая от счастья, то смеясь, и этот вечер зародил в их душах ни на что не похожее ощущение близости и доверия. А Эля все время сдерживала себя, потому что ей не давал покоя запах Шурки, этот запах доводил ее до исступления, ей хотелось сорвать с себя не только одежду, но и кожу. Это ужасно, это некрасиво, внушала себе Эля, что он о ней подумает?

– Я счастлив, что мы снова вместе.

– И я…

– Мы больше никогда не расстанемся. – Он сжимает ее руку в своей.

– Никогда. – Она кладет голову ему на плечо, вся дрожа.

– Знаешь, Элька, ты удивительная девчонка.

– И ты удивительный. – Она закрывает глаза.

– Элька, я обещаю никогда не причинять тебе боль. – Он целует ее в макушку и шепчет: – Я люблю тебя, Элька…

Она подняла голову:

– Я люблю тебя, Шурка…

– Я даже представить себе не могу, сколько хорошего нас ждет впереди. – Шурка откинулся на спинку дивана. – Элька, нас ждет замечательная жизнь. – Он привлек ее к себе и поцеловал в губы…

Тот затянувшийся вечер Эля помнит не по часам, а по минутам, помнит ошеломительную близость, поглотившую ее тело и разум, помнит глаза Шурки, его горячее дыхание, шепот и ощущение безмерного, переполняющего душу счастья, будто она лежит с любимым не на диване, а, взявшись за руки, они парят в невесомости, уносясь от земли, на которой рядом со счастьем есть много хорошего, но и плохого – расставание, терпение и слезы.

Счастье длилось до марта, когда Шурку и Леву призвали в армию. Последние четыре дня Эля и Шура не расставались – Эля прогуляла занятия. А ночами они лежали, обнявшись, и смотрели в верхнюю фрамугу высоченного окна на звезды, далекие дымчатые небесные дорожки, не расползающиеся, как земные облака, а в один и тот же час появляющиеся на небосводе в своих незыблемых контурах, таких же постоянных, как их любовь. Ни Полина, ни Софа, ни Александр Моритцевич, ни его сыновья бровью не повели: стол накрывали к ужину и завтраку как положено, на семерых, и за столом Моритцевич с Шуркой несколько минут болтали по-немецки, с учтивыми улыбками переводя разговор присутствующим. На проводах сотрудники хлопали Шурку по плечам и в один голос требовали побыстрее вернуться, жениться и на радость дедушкам и бабушкам родить сына – будущего защитника Родины. И чтоб после армии Шурка сразу поступал в политехнический, а потом они заберут его к себе с руками и ногами, чтобы построить танк на зависть всему капиталистическому миру.

Последнюю ночь он провел дома. Утром, в начале седьмого, Эля, поглощенная печальными мыслями о скором расставании, бежала за молоком мимо Шуркиного дома. Бежала, глядя на сверкающее чистотой окно его комнаты – вернее, комнаты, в которой стояла узенькая Шуркина кровать и письменный стол вот у этого окна. Что он сейчас делает? Спит, наверное. Вдруг дверь подъезда открылась и из нее вышли… Шура и Нина. Элю будто лошадь копытом в грудь ударила. Она остановилась, попятилась, выронила бидон. Бидон покатился по мостовой со страшным звоном. Шура и Нина увидели ее и застыли на пороге. Лица растерянные. Эля стоит, хватая ртом воздух.

– Это не то, что ты думаешь! – Шура бросился к Эле.

Пятясь, она выбросила вперед руку, отгораживая себя от увиденного, защищая от него свое сердце.

– Эля, это не то, что ты думаешь, – наступал на нее Шурка.

Она ни о чем не думала, она все увидела: и довольное лицо Нины, и темные круги под ее глазами и под глазами Шуры, и его испуг.