С новой фамилией любовь к учебе не прошла. Зато и ненависть, давно заполнившая душу Ляпуновой, не только не исчезла, но осталась и в Лапни все той же ярой, острой, непримиримой и неистребимой.
Не терпела Фиана многого. Например, газетного и телевизионного пустословия. Классическая музыка вызывала глухую неприязнь из-за чрезмерной назойливости, слишком уж много и слишком уж везде ее крутили. Попсы тоже развелось чересчур, а глупость и однообразие слов, которые звезды нарочито кошачьими голосами с идиотскими движениями развязно несли в массы, были, по мнению Фианы, достойны лишь отвращения. Фильмы чаще всего дурили мозги надуманными ситуациями с фальшивыми решениями, скрывая неприглядную реальность. А болтология...
На всяческих разговорных программах одни лжецы нахально перебивали и перекрикивали других. Даже кухонные передачи было противно смотреть, особенно когда повара трясли над блюдами длинными волосами или косматыми бородищами... А обманщиков от политики просто хотелось поставить к стенке и... из автомата. Или пулемета.
Не выносила Лапни чинуш, любое начальство, наглое вранье рекламы, шумно пытавшейся всучить ненужное, зубастых энтузиастов, которые лишали покоя частыми телефонными звонками, нарочито бодрой похвальбой в навязчивых требованиях записаться, купить, перейти куда-то в другую обдираловку, - короче, все, превращавшее жизнь маленького человека в скучную, обманутую и униженную.
Что же касается церкви - любое упоминание о христианстве раздражало до тошноты, а упования на Христа этим блаженным, якобы смиренным тоном приводили в неистовство.
Фиана прекрасно отдавала себе отчет в причинах.
Во-первых, больше всего на свете, всем существом, сколько себя помнила, она ненавидела фальшь, ложь и ханжество. Эта ненависть, видимо, была встроена в ее ДНК, а с генетической комбинацией не поспоришь. От кого выстроился такой набор, Лапни понятия не имела, но подозревала: затесался, пожалуй, где-то в родословной буйный отвязной мятежник, не то анархист с большой дороги, не то большевик с "Авроры", - короче, разбойник, типа оторви и выбрось.
Во-вторых, кровожадное, хищное и беспардонное государство... Тут надо было быть слепым, глухим или идиотом, чтобы не видеть, как дурило оно, обирало, унижало и держало своих граждан в постоянных ежовых рукавицах. Насидевшись вдоволь в чатах ВДА, девушка уяснила себе: система - это те же родители, только глобального масштаба. И стала выведывать способ эмигрировать, как раньше искала побега от семьи. Пусть даже в никуда.
Наконец, в-третьих, семья. Допустим, не алкоголики, но...
Родители являли себя миру глубоко верующими христианами. Любое их слово, даже тон, которым разговаривали, представлялись дочери фальшью, ложью и ханжеством, пропитавшими каждую клетку дома. В жестах предков Фиана видела сплошную показуху, во взглядах - одно лишь актерство, да и то самого вульгарного уровня.
Отец, которого мать гордо именовала кормильцем, не был способен накормить досыта даже себя самого, не говоря уж о куче детей, отданных на воспитание улице. Мать же постоянно кому-то помогала - так хотел ее Бог, - и не желала замечать, как нуждаются в помощи собственные дети.
Когда старшая дочь, уже девица на выданье, раздобыв где-то огрызок губной помады, подошла с ним к зеркалу, папа немедленно завопил: - Ах, какое мещанство, и кривые ноги помадой не прикроешь.
Мама саркастически хмыкнула, мол нечего строить из себя барышню и пенять на зеркало. Сестра перед ним же и разрыдалась, размазав помаду по щекам, а Фиану передернуло от злобы на родителей и одновременно - нет, не жалости, - глухого презрения к сестре.
Богу так же оказались неугодными мини-юбки и высокие каблуки (скромность украшает человека, а из новейшей истории известно о травле стиляг коммуняками по тому же постулату), книги (опять-таки, есть Библия, вот и читай, да и здесь просматривалось явное сходство с коммунизмом), телевизор (в церковь надо ходить, слушать проповеди), евреи (а зачем они Христа распяли? - а тащившие несчастный народ к светлому будущему власти без объявления причин ненавидели и всячески преследовали евреев), потом школа (рассадник заразы, государство же крепко держало в узде), мусульмане (они Бога отвергли), гомосексуалисты (дьявольские козни, а система убирала в лагеря), доктора (болезни Бог послал, а незаслуженно не накажет)...
В Фиану уже не лезли не только сами проповеди и нравоучения, но даже и их тон, поучительный, благостный и одновременно смиренный, потому что ей, Фиане, все родительское и все христианское виделось девятым валом фальши, лжи и ханжества. Особенно пресловутая гуманность, замешанная на кровавом прошлом. Все то же самое, только под другим соусом подавалось государством и также являлось пустой болтовней или откровенным враньем.
А родители, чьи забитые дети сознавали себя ни на что не способными уродами, созданными только на муки и ругань, люди, которым вообще надо было запретить материнство и отцовство, - миссионерствовали, поучали всех вокруг, и одно это представлялось верхом какого-то особенно изощренного цинизма.
Выйдя из дому, Фиана перво-наперво заскакивала в публичный туалет, где подтягивала юбки (а носить штаны, тем более, джинсы категорически запрещалось, так как были "от дьявола") до пупа, перепричесывалась, красила лицо припрятанной косметикой, на которую сама зарабатывала: то посидит с чьим-то ребенком или питомцем, то помоет кому машину, то поможет прибраться. А на пьянство или наркотики денег не было, не то сдохла бы уже где-то в канаве от передоза. И продавать себя в голову не пришло: кому такая нужна, - намертво было вбито в мозги и кровь сознание собственного уродства.
На ее личные заработки родители неоднократно пытались наложить руки, измышляя всяческие доводы, от "жрешь наш хлеб - плати" до "в семье все общее" и "позор жадинам". Фиана держала удары и свои заработанные прятала и перепрятывала, но семье не отдавала: пускай сами потрудятся не языками. В ответ - за упреками и обвинениями ни мать, ни отец в карман не лезли, поэтому в дополнение, отшлифованное постоянной критикой и заклятьями позора за любую мелочь, одолевало чувство вины и пристыженности за все происходившее на свете. Больше остального стеснялась собственного имени: не с ее же рожей... А в родительской среде было принято называть девочек Фианами, Дианами, Эльвирами и Виолеттами.
Голодают африканские дети - стыдиться надо таким безбожникам, как Фиана. Мать разбила тарелку - "опять эта Фиана не туда засунула!". Поскользнулся отец - снова крики "Фиана прошла, зацепила половицу и не подумала поправить!" Однажды она увидела на улице беременную женщину - и тут же нахлынула виноватость. Девушка согнулась под неведомой тяжестью, а потом подумала: "да здесь-то ведь она ни при чем". В тот момент началось медленное, но упорное просветление, по-сравнению с которым преображения в туалете ради даже не красоты, куда ей-то, а мятежа, - оказались просто мелкой бурей в стакане воды.
На весь день уходила, если не в школу, то в библиотеку, читала до одури, размышляла, медитировала. Там же научилась пользоваться компъютером. В воскресенье сбегала от - или из - церкви, хотя прекрасно знала: вернется - и снова крики, материнские пощечины и затрещины, отцовский ремень.
Койка в общаге показалась Ляпуновой роскошью и освобождением, а зарабатывать и одновременно учиться девушка уже умела. Ей было все равно, какую профессию получить, лишь бы вырваться из дому, причем пораньше. Вот и пошла, куда брали бесплатно и с общежитием: в кулинарное училище. Потом поваром в кафешку - и с первой же попытки в институт на психологию. Записалась и стала регулярно посещать классы плаванья. В соревнованиях не участвовала из принципа. Плевать она хотела на бессмысленные потуги переиграть ближнего и на жюри, в смысле "а судьи кто". Но разным стилям все же выучилась. Из тех малостей, что в этой жизни не вызывали неприязни, главное место занимала вода.
