…Первую здравицу в нашу честь произнёс руководитель принимающей стороны – югославский профессор. Говорил, что Россия и Югославия, наши институты, наши страны, наши люди, наши мысли… И всё в том же духе, как и положено в таких случаях.

Все выпили.

С нашим советским алаверды выступил Ильяшенко. Он тоже выдал массу хороших слов. Потом ещё кто-то говорил. Всё было очень трогательно, временами накатывало щемящее чувство…

Очередь произносить тост добралась и до меня. Я встал, осмотрел наши столы, увидел эти разные лица – знакомые, малознакомые и вообще незнакомые, мне почему-то расхотелось говорить казённые слова, хотя и правильные.

И я рассказал, что восхищён этой замечательной страной, что меня переполняет восторг от того, что все мы здесь сидим, рядом, и что это – символ дружбы между народами…

Рассказал о том, что в 1944 году мой отец в составе 4-го механизированного гвардейского корпуса генерала Жданова освобождал Белград, что отец удостоен нескольких орденов, в том числе ордена Красной Звезды, и на счету его батареи – пять сбитых самолётов противника.

А в заключение я провозгласил тост за дружбу между нашими народами.

Пока я говорил, во всём кафе стояла полнейшая тишина, и было только слышно, как лёгкий ветерок шевелит ветви цветущего кустарника.

А когда я замолчал, громкие возгласы сотрясли все кафе!

– Ура!

– Браво!

В едином порыве все встали и выпили.

…Вечер продолжался.

Спустя несколько минут меня осторожно тронули за плечо. Я обернулся и увидел официанта с подносом. А на подносе – бутылку коньяка и две рюмки. Рядом с официантом переминался с ноги на ногу какой-то мужчина. Официант, используя международный язык жестов и какие-то общеславянские слова, сказал, что этот человек желает поздравить нас, благодарит, хочет разделить нашу общую радость и предлагает выпить по рюмке.

Не дожидаясь моего согласия, официант ловко плеснул в рюмки коньяк. Что тут делать? Не отказываться же… Мы с ним выпили, обнялись, а бутылка отправилась к нам на стол.

Кажется, угощавший меня заранее позаботился и о музыкальном оформлении своего поздравления. Зазвучала музыка: сначала «Катюша», потом «Подмосковные вечера»…

Мы продолжали веселиться.

Прошло минут пять, как вдруг рядом со мной словно из-под земли вырос всё тот же официант. И всё повторилось: поднос, коньяк, поздравления… Правда, поздравлявший был уже другой.

Мы снова выпили, обнялись, а бутылка перекочевала к нам на стол.

В течение вечера ЧЕТЫРЕ бутылки коньяка оказались у нас на столе.

Как-то незаметно наш праздник стал общим праздником всего этого милого белградского заведения. Все пели, произносили тосты…

Словом, настоящее братство народов в его простом застольном варианте, когда все равны, никто не выше и не ниже, и с каждым глотком дружба только крепчает.

В конце вечера ко мне подошёл Ильяшенко и, почему-то смущаясь, сообщил, что его пригласили на некое шоу, но один он туда не поедет, потому что неизвестно ещё, что это за самое шоу. И с ходу предложил мне отправиться вместе с ним.

Туман в голове сыграл свою роль, я радостно, не задумываясь ни о чём, тут же поднялся, и мы покинули уютное кафе, оставив наших коллег догуливать.

Двое югославов, пригласившие Ильяшенко, кажется, не имели ничего против моей персоны. Мы вчетвером сели в авто, и нас куда-то повезли. Ехали минут пятнадцать по тёмным улицам. Наконец приехали.

Я так и не узнал, как называлось это заведение. Даже толком не помню, как оно выглядело снаружи. Внутри я увидел довольно большой зрительный зал, белые скатерти столиков и небольшую сцену. Югославы тут же пригласили нас поближе к ней и усадили за столик. Получилось, что я едва не упирался коленями в низкую рампу.

Не успели мы с Ильяшенко опомниться, как югославы заказали пару бутылок сухого вина и к ним – что-то из фруктов и орешки. Символическая закуска, одним словом.

Атмосфера в зале царила самая расслабленная. Мы сидели, перебрасываясь какими-то словами, я даже не помню о чём. Знаете, бывают такие застольные разговоры, которые согревают душу в процессе, а потом едва вспомнишь, о чём и речь-то шла.

Народу в полутёмном зале было немного. Меня поразил странный аромат, витавший в воздухе. Вероятно, он шёл из кондиционеров. Факт в том, что аромат этот странным образом обволакивал сознание и волновал, пробуждая смутные чувства и желания.

На сцену выбежал народный квартет и спел что-то залихватское. В зале смеялись и хлопали. Затем на сцену начали один за другим выходить танцовщицы, акробаты, фокусники, жонглёры… Между столиков дефилировали несколько дам, предлагая цветы и какие-то сладости. Словом, классическое варьете.

Оставалось ждать. Чего? Я и сам не знал, только что-то предчувствовал.

В какой-то момент небольшой ансамбль, обосновавшийся в углу сцены, ожил. Барабан начал выдавать дробь: сначала тихую, почти неслышную. Это походило на приближающуюся грозу. Дробь звучала всё сильнее и сильнее. Затем барабан внезапно замолчал. В полной тишине зазвучала мягкая – совершенно особенная – музыка.

И на сцену вышла женщина. Она была сказочно прекрасна. Одета в очень пушистую шубу, судя по всему, из невероятно лёгкого, почти воздушного меха небесно-сиреневого цвета.

Женщина мягко двигалась по сцене, совершая грациозные движения руками. Её движения буквально гипнотизировали и притягивали к себе всё внимание всего зала.

Зал напрягся в молчании.

Красавица развернулась каким-то особенно изящным образом и одним незаметным движением сбросила шубу на стул с ажурной спинкой, стоявший посреди сцены. Оказавшись в одном длинном пеньюаре, танцовщица плавно перемещалась вдоль рампы, вращаясь и заставляя пеньюар обтекать её стройное тело. В такие мгновения край её тонкого и длинного одеяния касался моего лица.

Я буквально примёрз к стулу. В такой атмосфере мне бывать не приходилось: эта сладкая музыка, дурманящий аромат воздуха, полумрак и сам образ танцовщицы будоражили моё воображение. Я был весь возбуждён. Кровь прилила к моей голове. Сидевший рядом Ильяшенко громко засопел и сообщил мне сдавленным голосом, что он ещё и не такое видел в Швеции, куда ездил для изучения новых технологий в области промышленной энергетики.

Я тогда подумал: «Хорошо ему, он хотя бы в Швеции был… А я-то нигде – кроме фото в газетах и телепрограммы „Международная панорама“ – иностранную жизнь в таком разрезе и не наблюдал!»

Тем временем представление перешло в новую стадию. Красотка на сцене потихоньку скинула свой пеньюар и оказалась в купальнике. Купальник был раздельный, с нашитыми на нём монетками. Когда танцовщица двигалась, монетки издавали мелодичный звон.

В следующее мгновение неизвестно как в её руках оказалась длинная лента, с которой она принялась обходить зал. И вела себя при этом довольно фривольно. Присаживалась на колени к мужчинам, кого-то в щёчку целовала, обнималась…

Таким манером она обошла весь зал. Удостоив вниманием и наш столик: нежно погладила по щеке одного из наших югославов.

Затем схватила за руку одного из мужчин, заставила его встать из-за столика и вывела на сцену. Музыка сменила темп. Теперь это было что-то бравурное, едва ли не марш.

Женщина на сцене начала кружиться в танце с кавалером – тем самым, которого выхватила из зала. Она откровенно прижималась к нему всеми частями тела. Раскалившийся от возбуждения зал кричал. Даже мне, без знания сербского, и то было понятно, что публика требовала от кавалера содрать с партнёрши всю одежду.

Словно подчиняясь желанию зала, мужчина подцепил пальцем верхнюю часть купальника и потянул на себя. Его партнёрша на миг замерла, затем стремительно отстранилась. Купальник оказался в руках партнёра. А танцовщица резко дёрнула головой, и… Парик полетел за кулисы.

А дама… Дама оказалась мужчиной!

В зале творилось нечто неописуемое: крик, свист, аплодисменты. Кто-то из тех, кого этот трансвестит целовал, плевались с отвращением. Но в целом было весело.