«Как тот, чей взор в листве густой…» Как тот, чей взор в листве густой приметил нежный вешний цвет, не дрогнув перед высотой, рву розу, коей краше нет. Сумел Господь столь безупречной ее красою наделить, что подобает ей служить смиренно в жизни быстротечной. Весельем полон и тоской, влюблен в очей чистейший свет, неверной, трепетной рукой с ланит стираю влажный след. За это благодарный вечно, готов любовь свою таить: ведь тем, что надобно хранить, не завладеет первый встречный. За правду я стою горой, мне лесть претит и злой навет: весельчака сразит стрелой любовь, и знает целый свет, что та стрела бесчеловечно любому может грудь пронзить, но также к жизни пробудить от дрёмы легкой и беспечной. Ах, сжалилась бы надо мной, нарушив строгости обет, чтоб я душе моей больной признанием убавил бед. Ведь муки длятся бесконечно, раз я решился полюбить ту, что сумела всех затмить от гор до области заречной. В высокой башне, за стеной, — звезда, что ярче всех комет. Бог сотворил ее такой, и для любого не секрет — она прекрасней всех, конечно, — так всякий станет говорить, ну, разве сможет возразить калека, зрением увечный. Возвышен так душевный строй, изыскан так ее привет, что мне, ей-ей, любви другой не нужно до скончанья лет. Дано ей в жизни скоротечной мир доброй волей одарить и благолепьем усмирить злоречья гомон бессердечный. «Сладостно-злая грусть, что Амор мне дал…» Сладостно-злая грусть, что Амор мне дал, жжет, заставляя песней унять накал страсти: пылая, я б вас в объятьях сжал, но, столь желая, я вас лишь созерцал. Что ж, я в ваших руках; видя гневный их взмах, превращаюсь я в прах, так как верен обету; к вам стремлюсь, будто к свету, я, блуждая впотьмах; вас я славлю в стихах. Пусть, гнев являя, Амор вас охранял, премного зла я из-за него приял, радость былая ушла, я грустен, шал: любви желая, от ее плачу жал. От любви я исчах, с вами я нежен в снах, наяву ж – не в ладах, напоказ всему свету. За какую монету Вы мой примете страх? Ибо я вновь в бегах. Эскиз к портрету я набросать хотел: улыбку эту, стан, что строен и бел. когда б воспету мной, как воспеть я смел вас, быть завету с Богом – в раю б я пел! Вам я служить готов ради десятка слов; мне дареных платков не храню, не ищите! Нет во мне прежней прыти, нежных дам тщетен зов. Мой алтарь – ваш альков. Я рад рассвету: едва он заалел, любви примету я в нем найти успел; не вняв запрету, я пал, лишь вас узрел; увы, поэту любить – один удел. Неприветлив ваш кров, нрав ваш тверд и суров, я лишен всех даров: что ж, кто может – берите! Только мне разрешите ждать, что дрогнет засов, коль мой жребий таков. Тоскою рвите сердце мне пополам, но в дом впустите Амора – пусть он сам в тайном укрытье возведет себе храм; слух свой склоните к слезным моим мольбам. Причиняя мне вред, злом вы полните свет; коль одну из бесед вы б вели с прямотою, молвив, чего я стою, любите вы иль нет, я б не ждал столько лет. Я слаб в защите — крепость без боя сдам; милость явите — честь будет призом вам; знать не велите зависти к королям: быть в вашей свите мне приятней, чем там. Коль пошлете мне вслед лишь прохладный привет, им я буду согрет. Ах, любви полнотою душу мою – пустою оставлять вам не след. Что ни жест, то запрет! Пусть ваш ответ – запрет, вас считаю святою и стремлюсь со тщетою свой исполнить обет, худших не чая бед. Ах, Раймон, красотою в рабство взят ваш сосед, жертва ее побед. Гильем де Бергеда «Ласточка, ты ведь мне спать не даешь…» – Ласточка, ты ведь мне спать не даешь — хлопаешь крыльями, громко поешь! Донну свою, за Жирондой-рекою, зря прозывал я Надеждой Живою, — не до тебя мне! Что́ песенка эта бедному сердцу, чья песенка спета! – Добрый сеньор! Вы послушайте всё ж то, что давно мне сказать невтерпеж: к вам я ведь послана Донной самою: будь, мол, я тоже касаткой ручною, я бы слетала к нему на край света. Верен ли мне? Ведь ни слова привета! – Ласточка! Сколь же я был нехорош! Встретил ворчаньем, а ты мне несешь радость нежданною с песней лесною. Всё же прости, хоть прощенья не стою. Милостью Божьей да будешь согрета, милая вестница счастья и света! – Добрый сеньор! Где же силы найдешь Донны ослушаться: всюду, мол, сплошь ты побывай и, любою ценою, другу напомни про данное мною — перстень заветный, застежку колета и поцелуй в подкрепленье обета. – Ласточка! Донне известно давно ж: мне ненавистны измена и ложь! Но короля не оставлю – весною с ним на Тулузу идем мы войною. Я у Гаронны, в лугах ее где-то, насмерть сражаться готов без завета. – Добрый сеньор! Храбреца не запрешь даже у Донны в светелке. Ну что ж! С Богом, воюйте! Но не успокою Донну я вестью досадной такою! Гневаться будет, – а перышки мне-то после отращивать целое лето… |
