Дама из Арагона Есть в Арагоне юная дама, солнцу равная красой; кудри золотые вьются до земли у дамы той. (Ох, как искусно, Анна Мария, Ты крадешь сердец покой!) Кудри матушка ей чешет, взявши гребень золотой; каждый локон – загляденье, чудо – волосок любой, волосков атласные пряди облегают стан прямой. Ей сестричка их заплетает гладкой, ровною косой; косу крестная кропит ей ароматною водой, а невестка перевивает разноцветною тесьмой. С дамы брат очей не сводит, горд красавицей сестрой; с ней на ярмарку он едет и, не стоя за ценой, серьги, кольца выбирает для сестрицы дорогой,— от их тяжести платочек чуть не рвется кружевной, «Братец, братец мой! К обедне ты сходи, прошу, со мной!» В храм войдет – алтарь мгновенно блеск удваивает свой; капли розами расцветают, коль черпнет води святой. Место уступить все дамы ей спешат наперебой; на полу сидят все дамы, ей же ставят стул резной. Капеллан, забыв молитвы, путает одну с другой; певчий вовсе умолкает, от смущенья сам не свой. «Кто ж она? Кто эта дама, столь прекрасная собой»? Скажет: «Дочь», – король французский, здешний – назовет сестрой. Кто не верит, пусть вглядится в башмачка узор цветной: арагонский герб с французским он увидит пред собой. Узники Лериды Как в Лериде, славном граде, все узники вместе сидят, сидят и поют они песню, а было их сто пятьдесят. Их песню слушала дева, под окном тюрьмы затаясь. Они ее увидали и песню прервали тотчас. «Что ж, узники, вы не поете, иль вам помешала я?» «Ах, как же нам петь, сеньора? Темница наша страшна, сидим без воды и хлеба, гуляем в день только раз, и часто злой тюремщик гулять не пускает нас». «Ах, пойте, узники, пойте,— я скоро вызволю вас». И вот с мольбой о подарке приходит к отцу она. «Дитя мое, Маргарида, чем я одарю тебя?» «Ах, батюшка мой родимый, ключи от тюрьмы мне дай!» «Дитя мое, Маргарида, не быть тому никогда: назначена казнь на завтра — им всем петля суждена». «Ах, батюшка мой родимый, пощаду милому дай!» «Дитя мое, Маргарида, кто милый твой? Отвечай!» «Ах, батюшка мой родимый, он высок, и рус, и удал». «Дитя мое, Маргарида, его прежде всех казнят». «Ах, батюшка мой родимый, пусть вешают и меня!» «Дитя мое, Маргарида, не быть тому никогда». Из золота были петли, перекладина – из серебра, вся виселица цветами была разубрана. Кто ни проходит мимо — нежный вдохнет аромат, и в память о бедном влюбленном слова молитвы звучат. Моряк Сидит на морском берегу юная дева, вышивает шелком платок для королевы. Стежок кладет за стежком, проворна иголка… Работа к концу, да беда — больше нет шелка. Тут бригантина плывет. «Ах, ради Бога! Шелк не везешь ли, моряк? Дай мне немного!» Ей отвечает моряк сильный и смелый: «Какой тебе надобен шелк, алый иль белый?» «Я вышиваю платок пунцовым шелком…» «Ну так взойди на корабль, выбери с толком». Запел моряк, и под звуки его напева, наскучив шелк выбирать, уснула дева. Корабль отплыл; тут она от сна восстала: глядит вокруг, а земли — как не бывало! Берег родной от нее где-то далеко. В открытом море корабль плывет одиноко. «Верни на берег меня, о, сделай милость! Мне страшно в море, моряк!» — дева взмолилась. «Чтоб стала ты мне женой, взял на душу грех я…» «Нас три сестры, но была прекрасней всех я. За герцога вышла одна, за графа другая, но стану, на горе себе, женой моряка я. Лишь бархат носят да шелк мои сестры ныне, а мне, видно, век щеголять придется в холстине». «Ты в золоте станешь ходить, жить будешь безбедно: отец мой – английский король, а я – принц наследный. Семь лет я тебя искал, прекрасная дева: я в Англии буду король, а ты – королева». ДОН ЛУИС Сколько б лет еще, галерник, я месил морскую воду, но любовь меня скрутила, и я вымолил свободу. Граф покаяться велел мне сразу, как сойду на сушу, но, еще на сходнях стоя, облегчил я свою душу. К тетушке иду сначала, наш старинный герб над входом. «Тетушка, да вы всё та же, не осилить вас невзгодам!» «Тот, кто это мог сказать бы, на семь лет к веслу прикован». «Тетушка, он – перед вами, и свободен от оков он. Тетушка, молю, скажите, матушка моя здорова ль?» «Дон Луис, она в могиле — горя-то ведь было вдоволь». «Тетушка, скажите, жив ли батюшка мой? Что с ним стало?» «Дон Луис, давно ослеп он — слез-то пролито немало». «Тетушка, скажите, жив ли брат мой? Вот бы повидаться!» «К маврам он попал в неволю, вряд ли ты увидишь братца». «Тетушка, а что с женою? Тетушка, ну хоть полслова!» «Замуж собралась мерзавка — стало быть, нашла другого. Завтра, говорят, венчанье — милость им нужна Господня…» «Тетушка, молю, скажите, дома ли она сегодня?» «Дома, говоришь, племянник… Дом она уже сменила, новый-то у самой церкви, у Святого Михаила». «Тетушка, сейчас уйду я. Плащ мне принесите старый, да у вас моя гитара, эх, отвык я от гитары». Песню он запел, и тотчас муж проснулся беззаконный: «Вы послушайте, мой ангел, что за горестные стоны, — так могли бы петь сирены или рыбы в море пенном…» «Ах, сеньор, при чем тут рыбы и зачем тут петь сиренам?! Вы нас разлучили с мужем, это он поет, горюя…» «Ах, так вот вы как, сеньора! Что ж, тогда его убью я». «Прежде вы меня убейте — мне одной не жить на свете!» Муж убит был ровно в полночь, женщина же – на рассвете. И когда, ликуя, души выпорхнули прочь из тела, это были белый голубь со своей голубкой белой. |
