На полпути им встречаются дед Лукьян и бабка Феня. Старик идёт домой, бабка увязалась за ним: посмотреть на сохатёнка, как он пьёт молоко из соски.

— Вы-то мне и нужны! — здоровается Чубаров. — Пойдёте с нами по важному делу.

— По какому? — вострит уши Бормаш. Что-то обрывается у него внутри, мелкая дрожь ударяет в пятки. «За сохатнхой идут, чует моё сердце, за ней!»

— К Андрону зайдём. — Алексей поправляет флотский ремень. — Опять сбраконьерничал мужик. Составим акт, а вы — за понятых.

— Кто сказал? — хитрит старик. — Может, брехня какая?

— Кто сказал, тот сказал. — Чубаров понимает, куда клонит Бормаш. — Наше дело — найти, наказать.

— Чевой-то, Лексей, говоришь? — спрашивает бабка.

— К Трухину зайдём, потолкуем!

— A-а! Чайку попить? — догадывается старуха.

Бормаш крякает, сутулится, соображает, как быть. Кто-то подстерёг браконьера, не иначе. Как бы на меня не подумал Андрюха. Я да ребята — свидетели, больше никого не было.

— Не гожусь я в понятые, — крутится Бормаш. — Грамоты нет, соображения не хватает.

— Тут грамота не нужна. — Председатель смотрит на Лукьяна.

— Всё равно — не могу, и всё!

— Почему? Ну-ка объясни!

— Не могу! — режет старик. — А силком не имеешь права!

— Силком — да, — соглашается Чубаров. — Но запомни: обязательно докопаюсь я до твоей причины.

— Ты про чё это? — интересуется старуха.

— Про то, про это, про зиму и лето! — злится Чубаров. — С каких пор браконьеров стали бояться? Соберу собрание, расскажу про вас, молчунов. Чтоб Трухин не радовался!

— Отпусти старика, — Володе почему-то жалко деда, — поищем кого-нибудь другого.

— Можно и так, — морщит лоб председатель. Ему явно не нравится эта история.

— И вообще давай без понятых, — решает Синчук. — Составим протокол, подпишем. Трухин поставит подпись.

— Не поставит. И без понятых говорить не будет. Знаю субчика!

— А это на что? — Синчук показывает фотоаппарат. — Возьмём старуху для проформы. И деваться ему некуда.

— Мне-то, милые, что делать? — крутится бабка.

— С нами пойдёшь! — кричит ей в ухо Чубаров. — Чай пить!

Трухин встречает гостей на дворе. Одет он по-городскому: коричневый костюм, жёлтые туфли, шёлковая рубашка, расстёгнутая на две пуговицы. Лицо весёлое, глаза осторожно приветливы. «Знаем, что надо, — говорят глаза. — С чем пришли, с тем повернёте».

— Здорово, Трухин. — Чубаров тушит сапогом папиросу. — Меня ты знаешь — представитель Советской власти, Синчука — тоже, встречаешь на таёжных тропках. И бабка Феня тебе известна. Зачем пожаловали, не секрет. Давай, Трухин, без волынки. Показывай мясо, составим протокол, и делу конец.

— О каком мясе речь? — усмехается Андрон. — Ошалел, что ль, председатель? Весна на дворе, кто сейчас зверя бьёт?

— Стал быть, бьют. — Чубаров оглядывает, двор. — Выходит, не желаешь по-хорошему?.. Эй, ребята, крикните Зуду! А ты, Андрон, вяжи своих собак, чтоб не мешали.

«Зуда? — скрипит зубами Андрон. — Как же я прозевал? — Думал убрать и забыл! Ах ты, чёртова собачонка! Продаст ни за грош ни за копейку!»

— Собаки — не помеха. — Он цепляется за последнюю возможность. — Пусть бегают.

— Так и запишем. — Чубаров берёт карандаш, бумагу. — Гражданин Трухин срывает задание областного охотничьего хозяйства.

— Мавра, привяжи кобелей! — цедит Андрон.

Зуда — бездомная дворняжка — была знаменита тем, что в любом месте отыскивала мясо. Не один браконьер пострадал от её нюха, большие штрафы платили хапуги. Били, травили, вешали Зуду обозлённые мужики. Она ж была на удивление живуча, прямо-таки бессмертна. Убегала с обрывком петли, зализывала раны, спасалась травами…

Приземистая, косолапая, с отвислым животом, Зуда поводит носом, принюхивается к ветерку. То поднимает, то опускает ушастую голову.

— Ищи, Зуда, ищи! — подбадривает Чубаров.

Дворняжка бежит вокруг дома не задерживаясь.

С ходу прыгает в огород, дальше — за баню. Останавливается в бурьяне, поглядывает на Чубарова.

— Значит, здесь, — определяет Алексей, — в погребе. Неси, Трухин, лопату.

— Ещё чево? Может, копать заставишь?

— И заставлю! — строжает Чубаров. — Будешь сопротивляться — срок получишь. Советую не напрашиваться.

Андрон и сам понимает: шутить с гостями не приходится. Лучше отделаться штрафом, чем сидеть за решёткой.

Трухин срывает дверку, открывает подполье. Вдвоём с Чубаровым вытаскивает большие куски мяса. Такие большие, что непонятно, как он мог один привезти их из лесу. Синчук фотографирует Андрона рядом с сохатиной. Этого Трухин не ожидал. «Теперь не открутишься, второй раз ловят, гады!»

Чубаров бросает Зуде солидный кусок — она честно заработала обед.

Протокол составляют на месте, подписывают все трое. К удивлению председателя, Трухин ставит подпись безоговорочно. Никогда ещё Андрон не расписывался в своём браконьерстве.

— Мне-то что делать? — изнывает бабка.

— Приложи руку, — подаёт карандаш Чубаров.

— Я только крестиком, — предупреждает старуха. — Пойдёт крестик?

— Ставь. — Чубаров обращается к браконьеру: — Андрон Трухин! На основании постановления правительства ты подвергаешься штрафу в положенном размере. Как платить будешь? Через суд иль прямо в сельсовет?

— Некогда мне по судам таскаться!

— Так и отметим: в сельсовет, — записывает Чубаров. — Распишись ещё раз.

Не заметно, чтоб Трухин волновался. «Ну что ж, — думает, — сегодня ваша взяла, завтра мой верх. Не в первый раз и не в последний».

— Бросай, Трухин, нечистые дела. — Алексей кладёт протокол в сумку. — Ещё раз попадёшься — тюрьмы не минуешь.

— Не пугай, председатель! — Андрон отпускает собак. — Сделал дело — иди на все четыре. Я могу сесть, а ты — лечь. Тайга большая, молчаливая.

— Это что — угроза? — Синчук вплотную подходит к Трухину. — Правильно я вас понял?

— Не угроза — предупреждение.

— Всё равно. В таком случае, придётся вам явиться в охотинспекцию. Вызов пошлю почтой.

— Некогда мне ездить! — хрипло огрызается Андрон. — И вот што: катись отсюдова, пока собак не натравил!

— Не пугайте, Трухин, не боимся, — сдерживается Синчук. — Чубаров, оформляй дело в суд.

Вот всё как повернулось. Не брякни он лишнее слово, обошёлся бы штрафом. Дёрнул чёрт за язык: «Тайга большая…» Пошёл молоть. Теперь кто что ни сделает — подумают на Андрона. «Ругался, скажут, грозился…» Эхма, голова непутёвая!

Петя с Малышом не знали, что происходило на Андроновом дворе. Увидели, как уходили Чубаров с Синчуком. Бабка Феня за ними — не дождалась чаю.

— Зачем они приходили? — спрашивает Петя брата.

— Не знаю.

— Зачем Зуда прибегала?

— Ничего не знаю, не приставай! Ни про Зуду, ни про Чубарова. Без нас разберутся.

— Ты почему злой?

— Не суйся не в своё дело… Где лоза?

— Лоза? — вспоминает Петя. — Я, понимаешь, сохатёнка мыл. Сам искупался. Вода холо-о-дная!

— «Холо-о-дная»! — сердится Максим. — Когда я тебя к порядку приучу? Оплетать надо, а он купаться вздумал.

— Видишь? — Петя жалуется сохатёнку. — Из-за тебя мне попало. Пошли обратно.

Встреча с Чубаровым испортила настроение Бормашу. Засосало под ложечкой, застучало в голове. Чем больше он думал, тем больше мрачнел, заговаривал сам с собой: «Прижмёт теперь Андроха, не даст проходу. „Вы, скажет, донесли, кто более“. Мда, такое дело…»

Похлебав щей, надвинув на глаза блин-кепчонку, конюх молча отправляется к своим соловым. Идёт мимо Трухиных, а на крыльце как раз покачивается пьяный Андрон. Успел приложиться к бутылке. Заметил Бормаша, манит согнутым пальцем.

— Что, старик, тук-тук? За моё-то добро?

— Никому не говорил, Андроха! — крестится Бормаш. — Истинно слово, как на духу!

— Дорого достался мне тот кусок. — Трухин спускается с крыльца. — Считай, тысячу целковых. Значит, и про лосёнка тук-тук? Говори, дед, не увиливай! Всё одно дознаюсь!