Президент заокеанской трансатлантической организованной корпорации. А также владелец газет, парохода и прочих удовольствий, включая бесплатный проезд на спине верблюда в местном Диснейленде. Сэм Брэк. Он же Семен Никанорович Брюхо – был человек отважный, романтичный и склонный к вселенскому обману, подлости и накопительству. За океан, на постоянное место жительства он попал совершенно случайно. Но помнил точно одно, что всегда этого желал. Желал, когда менял значки на жевательную резинку у заезжих иностранных гостей. Желал, когда за эту самую резинку по принуждению разреживал пилой лесные таежные кущи. Желал, когда эту самую резинку и остальные сопутствующие ей валюты можно было уже свободно покупать. А не клянчить со слезой на глазах. И это желание в одночасье материализовалось. На новом месте жительства, путем некоторых отклонений от этики и морали, удалось сколотить себе капитал. Приобрести друзей и врагов. А также нажить привычки и сопровождающие их болезни. И было у Сэма Никаноровича большое, большое хобби. Настолько большое, что не жалел он на него ни сил, ни денег, ни нервов. И забросил он остальные хобби и интересы, и друзей, и поиски своего папы. Которого искал всю свою веселую коммерческую жизнь. Любил он старину неизведанную. И богатства этой старины, разбросанные по свету как попало. На данный момент он был заинтересован в обладании чашей Грааля и мечом нибелунгов. Но те пока в руки не давались. А давалась в руки и в коллекциях всякая кутерьма, типа затопленного испанского гелиона с золотом инков. Или шлема Александра Македонского. Было, правда, здесь недавно интересное событие. Приволокли ему коллекцию орденов старых, китайских. С лисой смеющейся. Девять штук. Как одну. Говорили: есть десятая. Самая главная. Но где она – никто не ведает. Сказали: кто владеть будет всеми, тот владеть будет всем.

Заинтересовали. Пришлось купить все. Оптом. В долг. Вот теперь сидел перед картой мира и решал вопрос: где начинать копать землю и осушать реки, дабы ценный экземпляр не выскользнул из рук загребущих. И вопрос, похоже, решался положительно, путем исключений и анализа. Воды на шарике – три четверти поверхности. Там его точно нет.

Исключаются жаркий континент и холодная Сибирь. Новая родина и окрестности тоже. Остается?.. Вот в это остается и будут посланы курьеры. Много, много курьеров. Много, много, много курьеров. А когда десятая медаль будет рядом с остальными, то можно будет сказать: жизнь удалась.

Утренние хлопоты одевания и собирания на торжественное награждение по случаю беспрерывной и бескомпромиссной службы на пожарной каланче вывели б из себя даже флегматичного человека. То дедушке не подходил старый новый костюм. То челюсть не хотела вставать в рот на положенное для этого место. То притащенный с улицы новый знакомый Никанор категорически отказывался вставать с постели. Где ему было тепло и мягко. Вывели бы из себя флегматичного. Но не жену Гриба-Папируса. Она-то в своей жизни повидала столько, что аж троим Грибам хватило бы с лихвой. Поэтому вопрос был решен быстро и без колебаний. Короткий удар в печень сходу решил вопрос с торжественными обновами и месте в строю, ленивого, ушедшего в детство Никанора.

– А чего, этого тоже с собой берем? – с недоумением задал вопрос огнеборец, неприязненно окидывая взглядом нового, пускающего пузыри друга.

– Берем? Нет, дома оставим. Чтобы когда пришли, ничего и никого не было. Ни сапог. Ни твоего нового комбинезона. Ни ложек. Кто его знает, может, придуривается. А сам соображает все. Уйдем, и начнет рыскать по дому. Нет. Пусть с нами идет. Оставим его у почты. На скамейке. Там подождет. Как наградят тебя, выйдем и заберем его. Обратно.

– Как? А на торжественное чаепитие? Чего? Не останемся?

– Останемся, конечно. Но ненадолго. Дома справим.

Дорога до представительства властей заняла короткое время, так как находилась почти рядом, через улицу. Оставленный на скамейке у почтамта Никанор продолжал пускать слюни, а дед с молодой гражданской женой зашли в здание напротив. Их там уже ждали. Или не ждали. Не поймешь. В помещении со всей силы гремела музыка. Раздавался звон бокалов и хлопанье открываемого шампанского. В темных закутках уже звучали пьяные томные речи. А в центральном зале громкий голос главы вещал о дружбе и дорогах. Но на пришедших внимания категорически никто не обращал.

– Видишь, дед. Как торжественно обставили твое награждение? Но. Мы здесь надолго не останемся. Выпьем за орден. Перекусим. И домой. Ой, как вкусно воняет. Сейчас за стол пойдем. Молодой человек… Молодой человек… Да, да. Вы. С этой палкой. Железной. Спросить можно?

Парень, одетый в модные, желтого цвета штаны, и тащивший никелированый шест в центральный зал, на минутку остановился и, расправив прямо скатившиеся в кучу пьяные глаза, спросил:

– Вы меня? Если вы меня, то я занят. Видите, шест несу. Сейчас приладим его, и Любочка-бухгалтерша нам стритиз танцевать будет. В фанты проиграла. А если вы по поводу уборки помещений. То еще рано. Разгуляево началось недавно.

– Да нет. Мы по поводу награды. Это праздник в нашу честь. В его честь, – кивнула супружница в сторону открывшего рот старикана.

– Награды? Сейчас узнаю. Подождите. И с усмешкой, неся перед собой шест как копье, вклинился в разноцветную веселую пьяную толпу. Ожидающую танца Любочки-бухгалтера.

Через три минуты к посетителям выскочила запыхавшаяся Клавочка и, с нетерпением оглядываясь назад, боясь пропустить танцы, скороговоркой выпалила:

– Здравствуйте, наш дорогой. Мы с нетерпением ждали… Мы с нетерпением ждем… Мы с нетерпением… В общем, вот медаль. Глеб Егорыч пока занят. Примет вас завтра по этому случаю. Вы пока идите. Идите. И извините. Семинар сейчас. Все потом. Поздравляю вас, – и торжественно вытолкала их на улицу. Подойдя к скамейке, где сидел Никанор, и подтерев каплю, бежавшую из носа, Гриб-Папирус оглядел врученную ему награду.

– Фуууу. Лажа какая-то. Да. Иного я и не ожидал. Не орден какой, а кругляш с лисой хитрой. Не денег кошель. А медаль. Обманули меня.

– Да ладно, старый. Оставь ее. Дома к значкам положишь. В коллекцию.

– Да не нужна она мне. Эта награда бестолковая. Накормили б лучше. Мы ж и не позавтракали дома. Да. Не позавтракали.

Мысли о завтраке поставили мозг на место, и Гриб-Папирус, повертев медаль с лисой в пальцах, протянул ее Никанору.

– На. Друг мой новый. Пользуйся. Прицепишь куда-нибудь. Кавалером будешь ходить, – и, развернувшись, взяв супружницу под руку, сделал шаг от скамейки. Никанор принял подарок, попробовал его на зуб. Ласково погладил морду смеющейся лисы. И, улыбнувшись своим неведомым мыслям, с размаху запустил его в рыжего блудливого кота, собирающегося промяукать свои любовные песни черной блудливой кошке.

Напротив прекрасной, океанического размера лужи, в которой незапланированно утонула новая трамвайная остановка, построенная к десятилетию освоения поступающих бюджетных средств, стояла свежерыжепокрашенная пожарная каланча. С сиротливо и не по-родному приткнувшемуся к ней каменным тоскливым зданием. С броской вывеской «Бультерьер Баунти».

Судя по слою грунта на вывеске, название было не первое. И, похоже, не последнее.

Видно, все зависело от роста благосостояния и вечернего настроения хозяина сего заведения. Да и местные посетители сего шалмана знали наизусть каждое предыдущее название.

«Бультерьер Баунти» был намалеван на «Хаски Дусю». «Дуся…» на «Пуделя Люсю». «Люся…». на «Крота Зосю» а уж «Зося…» на «Петуха Гришу».

«Гриша», включая в себя всех остальных «Люсь» и «Дусь», был злачным отстойным заведением, собравшим в себе распивочную, разливочную и домашний вытрезвитель местного значения.