Он зло крякнул и потянул спящего товарища за лодыжки. Тяжелый! Но делать нечего: не бросать же! На том месте, где только что лежало Валькино туловище, что-то неожиданно блеснуло. Он нагнулся: монетка?.. орденок?.. Может, и золото… Лиса какая-то. То ли улыбается, то ли грязь налипла… Неужели что-то сто́ящее попалось?! Да вряд ли! Не прет им с Вальком! Как сначала не пошло́, так и продолжается! Возвращаться надо! Назад в цивилизацию!

Парень небрежно сунул находку в карман и, подцепив друга за шиворот, снова поволок его в сторону палатки.

О том, что если когда то что-то хочется делать – не значит, что это делать можно

Ночь была немножко душновата, незатейливо загадочна и кристально честна перед обывателями. Даже сноп ярко-желтых искр с некоторым красным оттенком, выбитый столбом из лба искателя золота и приключений, не мог нарушить ее лирического настроения и таинственности. Если б не тяжелый запах, мерно окутывающий ближайшие окрестности и канавы, исходящий от грубо наваленной на окраине города кучи навоза. Кто и когда навалил эту гору коровьего дерьма, было большой загадкой и неразрешимым ребусом для всех законопослушных обывателей. Не удивлялись этой горе только представители местной фауны – желтые мухи и королевский пудель с благозвучным именем Блудоход, забравшийся в самый центр, погреть свои старые собачьи кости. Да встретившийся со столбом Никанор тоже уже ничему не удивлялся. Он просто забыл, как это делать. Поэтому, не обременяя свое сознание этим чувством, просто сидел и пускал слюни. В самом центре этой исторической феноменальной кучи стояли, вежливо обнявши друг друга, дабы не рухнуть без памяти от целебной вони, два местных авантюриста и мечтателя. Первый, судя по резиновым сапогам и прическе, был старшим в этом тандеме. Джинсовая пара, кожаные краги, дабы ненароком не замарать свои руки, и высокие, по пояс, болотные сапоги. Впрочем, не спасающие от желтых мух, стойкого запаха и идиотского нытья напарника. Вцепившегося мертвой хваткой в железную палку транспаранта, на полотнище которого резко отсвечивали ярко-красные, зовущие в неизведанную даль буквы «НАПЛЮЙТЕ НА ВСЕ. МОНГОЛ И ТАТАРИН. ЛЕТИМ НА ЛУНУ. КАК ЖОРА ГАГАРИН…» Почему Гагарин, Жора. И почему плевать на все должны потомки Чингисхана – концессионеры объяснить не могли. Потому что и сами этого не понимали до конца. У стильно продуманного хлопца было звучное, емкое имя Эдуард. Впрочем, на Эдварда, Эдичку и Эда он тоже незамедлительно отзывался. В зависимости от параметров настроения и авантюры, под какое имя она исполнялась. Образованием Эдвард похвастать не мог. Но был начитан и беспредельно нагл. Имел в себе средний рост, обезоруживающую белоснежную улыбку и твердое убеждение, что его авантюры и бредовые идеи должен поддерживать весь мир. Мозг его просто воскипал от всевозможных идей и новаторских проектов. Включая в себя строительство всевозможных пирамидальных туалетов, поддерживающих связь с параллельными мирами. До продажи огородов на близлежащих планетах. Исключая Луну. Так как там уже все давно было продано другими, не менее озорными авантюристами. Но народ, окружающий Эдварда, был отчасти поумневшим, пропустившим через свою жизнь таких деятелей, как граф Калиостро и остальных Мавроди, не хотел спонсировать ни строительство телемоста через океан, ни копать метро в соседнюю деревню. Поэтому все идеи обогащения за счет патриотизма и просвещенности местного населения так и остались в голове. Но отложенными до более подходящего случая. Второй же концессионер был зрел. То есть был уже в таком возрасте, когда кроссворды и домино заменяли вино и женщин. А милый диван принимал формы хозяина и не выпихивал его на дождливую улицу в поисках желанных приключений на свою задницу. Именовали сего старца Адриян. В тутошнем миру и за пределами его – просто Зуля. Худой, почти двухметрового роста. С козлячей бороденкой и чапаевскими усами. Длинными, почти до колен руками и ярко-голубыми, очень умными глазами. Образования Зуля имел аж четыре и до определенного момента работу, и не очень умную, но красавицу жену. Но однажды, как все знают, всему хорошему наступает предел. Пришел предел и в жизнь Зули. Завод, где вырабатывал свой стаж четырежды одаренный, Адриян, вдруг в одночасье стал никому не нужен. Назвали это все иноземным словом «Конверсия» и обязали сие предприятие, чтобы сотрудники не потеряли драгоценный опыт и сноровку – выпускать пока сугубо мирную продукцию. А то: шумовки для слива макарон и вилки с ложками. Но коллектив, иногда задумывающийся о решении даже теоремы Пуанкаре, восстал и отказался променять свои знания на резиновые изделия. И ушел весь, хлопнув дверью. Продавцами в ларьки. Дворниками. И прочими грузчиками. В миру талантов и конкуренции Зулиного опыта хватило только на разгрузку огурцов. Но земля не остановилась. Жена его по-прежнему любила и лелеяла. Правда, почивать стала отдельно. Да и местный водопроводчик к ним зачастил с маниакальным упорством – починять трубы и батареи в ее спальне. Когда вагоны с солеными огурцами в стране закончились, а вместе с ними и прибыль от работы, женушка в присутствии неугомонного сантехника объявила, что в стране, включая их квартиру, намечается технологический прорыв. По ремонту теплотрасс. Поэтому на время этого прорыва Адрияну лучше съехать куда-нибудь. Вот так Зуля и оказался в этой куче дерьма, по самому ее центру. Мужика, врезавшегося в столб, они не знали. А вот добровольного санитара, хлопотавшего рядом, узнали сразу же. Гриб-Папирус.

Собственной персоной. Работник каланчи и пожарного шланга. Знали и о том, что за беспрерывный трудовой подвиг, совершенный в своей жизни, просидевши бессменно на пожарной каланче более полувека, он предоставлен к награде. А мэр городка, незабвенный Глеб Егорыч, в паре со своей секретаршей Клавдией, эту награду ему и посулил. Правда, где ее взять – не додумались. Хотели сначала значок нацепить, юбилейный. Восемьсот лет Мухосранску. Но передумали. Извлекли медаль «Мать-героиня третьей степени», но тоже отложили до лучших времен. Ну, а уж знак почетного донора вообще ни туда ни сюда. Выручила Клавдия. У нее на днях два знакомых археолога перед следующей экспедицией отдыхали. Так они ей какую-то медальку оставили, в счет уплаты за уют и самогон. Вот ее и решили сбагрить деду. А чтобы тот сильно не придирался к награде, решили все обставить торжественно и научно. Ну, с водкой, салатами и прочими артистами музыкального и не только жанра. Для вторых даже выписали шест из Турции. С нержавейками и стразами от Сваровски.

Ну, где ты, старый перечник? Опять с каким-то забулдыгой якшаешься. Завтра поутру у тебя торжество. А ты? Кила косоглазая. Напитки жрешь? Ночь уже. Вечно у тебя переработки. Все уже дома, чаи пьют. Кроме тебя, меня и этих двух дебилов в навозе. Видно, заночевать там решивших. И чего ты мне пальцами тычешь, на кореша своего бестолкового. По харе его вижу – халявщик он. Вон слюну пустил по роже своей счастливой.

– Собирайся, – пропела речитативом под ухом деда неизвестно откуда взявшаяся и любимая тридцатая гражданская жена старого огнеборца. Приподняв ласково и беспардонно дедушку за волосья, мычащего аки корова недоеная и тычащего пальцем в Никанора и космос.

– Да вижу уже. Столб делов наворотил? Беспокойный. Справедливый. Да пойдем уже. Дома разберемся. И пострадавшего с собой заберем. Не мычи. Заберем. Оклемается, огород вскопает.

Закончив диалог и закинув за спину очумевшего Никанора, лучшая в мире жена двинула в сторону города. Труден и беспокоен был их путь домой. Но ничто не могло изменить их направления. Ни периодически становящийся мокрым Никанор. Ни косые взгляды в их сторону Зули и Эда. Ни попавшийся навстречу, бежавший как спринтер, запыхавшийся донельзя маленький местный грек.