Никогда более, ответила она сама себе и закусила губу.

Силы понемногу возвращались. Мария шла все быстрее и перешла, наконец, на медленный бег трусцой по дороге в обход Демблина. Грач тяжело хлопал крыльями где-то у нее над головой. Спустя где-то полчаса — с затянутым тучами небом было непросто следить за временем — Мария сочла, что более, чем достаточно удалилась от деревни и сошла с дороги в подлесок. Выбрав незаметное с дороги место, она села на землю за кустами боярышника и дикого шиповника и закрыла глаза. Спешить было некуда. Если бы не приступ сочувствия, она могла бы дождаться Щуку в деревне, но что сделано, то сделано.

Мимо изредка проезжали машины — Мария насчитала восемь в сторону Варшавы и шесть в сторону Демблина, а помимо них еще и повозку, запряженную двойкой лошадей. Но лишь когда грач спустился откуда-то с верхотуры и хрипло закаркал, она поднялась с земли и отряхнула безнадежно грязные штаны.

Облезлая полуторка выскочила ей навстречу и ослепила фарами, едва она вышла из подлеска, в последний момент развернувшись и остановившись поперек дороги. Из кабины выглянул Максим Щука и крикнул:

— Скорее!

Не мешкая, Мария отворила дверь и села рядом с ним. От последнего козака пахло гнилью и старым погребом.

Согнувшись над рулем, Щука развернул машину и вдавил педаль газа в днище. Полуторка взвизгнула и, едва не заглохнув, набрала нужную скорость.

Когда небо уже начало сереть на востоке, Максим Щука съехал с дороги и обогнул белевший в предутренних сумерках холм. Все это время Мария не следила за однообразным пейзажем за окном. Она морально вымоталась от чувства собственной беспомощности и злости на саму себя, которые нахлынули, едва она села в машину. Опять она не справилась в одиночку. Это было так постыдно, что хотелось зубами грызть землю от досады. С чего она, вообще, взяла, что может что-то в одиночку? Обе ее жизни рядом с ней был кто-то, кто выручал ее и подстраховывал, кто приходил ей на помощь в самые тяжелые моменты, а она это принимала.

— Почти приехали, — Щука говорил на украинском. Просто и лаконично, не чета его вычурным письмам. — Бросим машину здесь.

Когда они вылезли из кабины, Щука провел ее к южной стороне холма. Под выкорчеванным кустарником он нащупал стальное кольцо и потянул вверх.

— Прыгайте, тут невысоко.

За все время в пути Щука ни разу не поменялся в лице, расчерченном вислыми, черными усами. Все те же чуть сведенные у переносицы брови, cжатые в одну линию губы, сощуренные карие глаза. Мария иногда задумывалась над тем, у кого все же меньше эмоций — у нее или у Щуки. Даже его движения были скованными и заторможенными, как у старой марионетки.

Она спрыгнула вниз и дождалась, пока мужчина спустится следом. Когда люк закрылся, они оказались в полной темноте. Щука повозился у лестницы, зачиркал спичкой и зажег керосиновую лампу.

— Что это за туннель?

— Дорога к моему нынешнему жилью. Идемте, пани.

Туннель был чистым, сухим и очень старым. В некоторых местах его низкие своды подпирали почерневшие и задубевшие от времени балки. Приходилось нагибаться, чтобы не цеплять их головой. Мария не заметила ни паутины, ни крысиного помета, даже очень старого. Туннелем уже давно пользовались одни лишь молохи.

Мария и Щука шли молча. Иногда было слышно, как где-то наверху едет автомобиль, но кроме этого — ничего. Толща земли поглощала все звуки, даже звуки их шагов и тихого, неглубокого дыхания. Туннель иногда нырял то вправо, то влево, изредка разветвлялся. Максим Щука шел уверенно, казалось, даже лампа ему была не нужна.

— Его вырыли молохи очень-очень давно, — сказал Щука, будто подслушав ее мысли. — Это подземные тропы.

Немного подумав, он добавил:

— Здесь полно ловушек. Есть ходы с ловушками: решетчатыми люками. Если забрести туда ночью по незнанию, то днем уже не выберешься. Есть ловушки для людей, по типу волчьих ям, но молоху туда свалиться тоже несладко.

— Вы меня предупреждаете?

— Просто поддерживаю беседу, — Щука улыбнулся, и это улыбка выглядела ужасно. Будто приклеенная.

— Вам нет нужды меня развлекать, — сказала Мария. — Я уже когда-то вам говорила, что не люблю пустые разговоры. Которые, вдобавок, отнимают у вас силы и внимание.

Мария услышала где-то впереди отголосок чьей-то еще беседы. И чем дальше, тем яснее она ее слышала. Вначале ей показалось, что говорят на украинском, а затем она поняла, что это польский. И что спорят двое: юноша и девушка.

— А ты думаешь, правда?.. Ну, про воронов и детей грома.

— Пф... сказочка глупая.

— ...Надоели мне эти шахматы. Уже башка кипит от них...

— У него нет других развлечений, сам помнишь... Давай расставляй, да не тяни. Вот так сидеть, можно от скуки сдохнуть...

— ...А чего сидеть-то, Иренка? Мы можем и без шахмат... Ну, ты понимаешь...

— Куда ты лезешь, дурень? Хочешь, чтобы пан Максим вернулся и?.. Да убери ж ты руки! Надоел хуже горькой редьки! Не нравится мне тут кувыркаться, говорила же! Жутко здесь и холодно…

Мария ощутила, как к горлу подбирается тошнота. Наташа в своем дневнике тоже часто пользовалась словом "кувыркаться" для определения того, чем они с Андреем занимались.

Начиналось всегда все довольно невинно, а потом переходило во все более и более гадкие откровения, достойные бульварных романов.

Мария сжала зубы и мотнула головой, прогоняя из головы эпизоды из дневника Наташи. Гнусные и яркие картинки в ее голову шли стройными рядами одна за одной. Этот эпизод про купание она запомнила лучше всего, потому что пришлось перечитать его раз пять. До этого она думала, что Наташа все сочинила, когда ее разум помутился. Она знала, что девушке когда-то нравился Андрей, но про шрам Наташа знать не могла, никто, кроме Марии не знал о нем. Андрей бы никогда и никому не позволил узнать о том, как монгол грозился оскопить его у нее на глазах, как они оба молили черноглазого изверга о пощаде...

Монгол также по-скотски имел ее сзади. И постоянно наматывал косы на кулак, чтобы она не могла даже пошевелить головой... Поэтому первым, от чего она избавилась в были ее длинные, ниже поясницы, волосы.

— Что это за голоса? — она понимала, что иначе просто не сможет отвлечь себя от этих мыслей. — У вас гости?

— Почти... — Щука неожиданно остановился. — Я не знал, как мне во всем вам сознаться, поэтому не стал их прятать. Это вампиры.

Мария посмотрела на него с недоумением.

— Те вампиры, о которых я писал в последнем письме. Их зовут Марек и Ирена.

— Точнее, те вампиры, которых вы должны были убить, — Мария усмехнулась. — И много уже у вас на счету таких... "убитых"?

— О, уже с полсотни.

Свет керосиновой лампы плясал по непроницаемому лицу Щуки, игра теней возвращала ему вполне человеческие гримасы.

— Вы так легко признаетесь в том, что нарушили соглашение с моим братом? — Мария, как ни странно, ничего не ощутила. Даже удовлетворения. Это было вопросом времени. Такой болезненно честный молох, как Максим Щука, не стал бы долго терпеть нечестную игру.

— Ваш брат нарушил соглашение первым, — подтвердил он ее мысли. — Я посчитал справедливым, если и я покривлю душой, но...

Его лицо исказила страшная улыбка.

— В отличие от него, я пошел на нарушение ради правды и чести. Ради спасения жизней. И прошу заметить, что нарушения эти весьма условны. На территории вашей империи нет чужаков, как и не было. Вампирам я помогаю уехать в нейтральные страны, в Балтию или еще дальше на север. Они здесь временно.

Это действительно было... честно. Мария не могла понять, как ей к этому отнестись. Чтобы оттянуть решение, она сказала:

— Здесь тоже наша земля.

— Не ваша, при всем моем уважении, пани. Львов присоединился к вашей земле только с месяц как, — мужчина снова пошел вперед.