Все разговоры такие чинные, а темы такие безопасные.

Моя семья по сравнению с ними кажется кучкой дикарей. Нет, мы, конечно, не чурбаны неотесанные, но мама известна своей способностью рявкнуть на Хейли за столом: «А ну, кончай трещать!», а папа пару раз забирал тарелку и уходил в гостиную, чтобы не выслушивать наши с Хейли препирательства. Но еще больше нас отличает близость, которую я сейчас особенно остро осознаю, когда сижу за столом с этими приятными, но безропотными незнакомцами. Не отрываясь от спагетти с фрикадельками, семья Скотт ведет серьезные разговоры о том, каково это — быть бисексуалом. А уплетая бабушкин кугель, Хейли однажды поинтересовалась, можно ли заразиться СПИДом во время минета. Я был в ужасе, но родители без колебаний ей тут же ответили. Вспомнив это сейчас, я даже не сомневаюсь, что если к нам на ужин однажды придет Себастьян, он не уйдет домой без наклейки с мотивирующей фразой.

Возможно, такие разговоры за столом — за минусом обсуждений минетов, — проходят и у Бразеров, только без посторонних, но я почему-то сомневаюсь. Понимая, что мои родители, скорее всего, расспросили бы Себастьяна поподробнее, чтобы лучше понять его и его семью, я не особо удивлен, что никто не задал вопрос, почему моя мама больше не имеет отношения к мормонам, а папа не ходит в синагогу. Это нелегкие разговоры, а я всего лишь случайно появившаяся у их стада овца, и, по всей видимости, появившаяся на время. А это ведь дом епископа. Счастье-счастье, радость-радость — помните? Все показывают себя с наилучшей стороны, и любопытствовать или заставлять меня чувствовать себя некомфортно никто не станет. Это назовут невежливостью. А судя по моему опыту, мормоны очень и очень вежливые. Как и Себастьян.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Когда прихожу домой, вижу ждущих меня маму с папой. Они сидят с напряженными улыбками на лицах, а перед ними стоит успевший остыть чай.

Конечно же, я не стал им врать, почему буду ужинать не дома, но все равно это было нелегко. Они стояли на крыльце и молча смотрели мне вслед. Честное слово, у меня было такое ощущение, будто я что-то украл.

— Ну и? — похлопав по стоящему рядом с ним стулу, интересуется папа.

Стул скрежещет по плиточному полу, от чего мы морщимся. Сам не знаю, почему, но этот неприятный звук меня смешит, поскольку момент и так уже чересчур напряженный — я вернулся с ужина в доме епископа, в чьего сына я вроде как влюблен, и мои родители все это решительно не одобряют, — а этот скрежет только добавил драмы.

У родителей есть свой тайный язык: едва глянув друг на друга, они достигают взаимопонимания. Я пытаюсь подавить рвущийся наружу истерический смех.

— Извини, — шлепнув руками по коленям, я сажусь на стул. — В общем. Ужин.

— Да. Ужин, — повторяет мама.

— Все прошло хорошо. Кажется.

Они кивают. И им явно нужны подробности.

— Его родные очень милые, — я многозначительно округляю глаза. — Очень. Милые.

Мамин ответный смешок не особо веселый, а папа по-прежнему выглядит очень обеспокоенным.

— Но это не было чем-то вроде свидания, — уточняю я. — Это же понятно. И это не знакомство с родителями. Обычный ужин.

— Они предпочтут познакомиться с его друзьями, особенно если не знают их по церкви, — кивает мама.

Несколько секунд я просто смотрю на нее.

— Именно это мне сказал Себастьян.

— Сам посуди, — говорит она. — Все, кого они знают, ходят в их церковь. И что, если твой сын — особенно если ты местный епископ — проводит время с кем-то, к этой церкви не принадлежащим? Ты просто захочешь узнать, все ли нормально.

— Тем более что я не нормальный — по крайней мере, не настолько, как они думают.

Мне заметно, что маме мой ответ не нравится, но взмахом руки она просит меня продолжать. И я рассказываю о том, как прошел вечер и что родители Себастьяна знакомы со школы. Рассказываю, как ляпнул про Эмили и мамино прошлое. Мама морщится — потому что подобных ляпов вообще быть не должно. Еще рассказываю, что мы опять обсуждали, хотя и совсем немного, миссию Себастьяна, и мои родители чрезвычайно внимательно слушают до конца.

Я замечаю беспокойство в тонких морщинках на их лицах. Они всерьез боятся, что я в него влюблюсь и что это закончится разбитым сердцем — для меня или для нас обоих.

— Значит… они тебе понравились? — спрашивает папа, не обращая внимания, что мама поворачивается и смотрит на него как на предателя.

— Ага. Ну, то есть, не то чтобы они казались своими по духу, но в целом они милые.

Теперь папина очередь поморщиться. Для моих родителей семья значит немало, особенно для папы, конечно, потому что мамины родные не в счет. Зато папина семья славится почти чрезмерной любовью друг к другу. Например, его мать приезжает к нам жить в течение трех месяцев каждый год, с тех пор как я родился. А поскольку дедушка шесть лет назад умер, ей не нравится оставаться дома одной, да и папе приятней, когда она здесь, под его крышей. После того как погостит у нас, бабушка едет к папиному брату и сестрам в Беркли и Коннектикут соответственно и занимается уже другими внуками.

Возможности оставить у нас бабулю на весь год я был бы только рад. Она классная и остроумная, и привносит в наш дом особый комфорт, который, кажется, нам недоступен, когда нас здесь только четверо. Не поймите меня неправильно, мои родители замечательные, но благодаря бабушке в доме становится теплей и уютней, а за последние два десятка лет, что женаты мои родители, бабушка с мамой сильно сблизились. Папа мечтает о таких же отношениях и с нами, когда сам состарится, и чтобы они были у нас с родителями наших вторых половинок. Честно говоря, мне кажется, папу беспокоит даже больше, чем маму, тот факт, что она больше не говорит о своих родителях.

Все это мелькает на папином лице, пока я говорю, поэтому я кладу руку ему на плечо.

— Ты выглядишь напряженным, пап.

— Я нечасто вижу, чтобы ты был так… заинтересован кем-то, — с осторожностью подбирая слова, говорит он. — Мы просто беспокоимся, что это не лучший выбор, — добавляет папа и отворачивается к окну.

Глубоко вздохнув, я пытаюсь понять, как лучше ответить. Несмотря на то, что он сказал чистую правду, она ощущается наклейкой поверх моих эмоций: ее легко взять и снять. Я знаю, что Себастьян мне не подходит. Знаю, что, скорее всего, мне будет больно. Просто я больше сосредоточен на попытках быть с ним, нежели на стремлении себя защитить.

Поэтому я говорю отцу то, что он, наверное, и хочет услышать:

— Это просто увлечение, пап. Он хороший парень, но я уверен, что это скоро пройдет.

На какое-то мгновение папа, кажется, мне верит. Мама тоже хранит молчание. Но когда он обнимает меня и желает спокойной ночи, его объятие крепкое и длится столько же, сколько нужно времени на три глубоких вдоха и выдоха.

— Спокойной ночи, ребята, — говорю я и бегу вверх по лестнице к себе в комнату.

Сейчас пятница и всего восемь вечера, и я точно буду бодрствовать еще несколько часов. Отем написала, что пошла к Эрику. И я рад, что не чувствую себя виноватым, поскольку снова слился и не пересекся с ней. Шлю ей множество эмодзи баклажанов, на что она отвечает множеством поднятых средних пальцев.

Интересно, обновил ли Себастьян набор смайлов, и что он чувствует, когда видит у себя в телефоне этот грубый жест, и вообще — заметил ли он его и использовал ли его хоть когда-нибудь?

О чем бы я ни думал, все всегда сводится к нему.

***

Мама на пробежке, папа в больнице, а Хейли топает по дому как слон и жалуется, что в субботу утром никто не позаботился о стирке.

Я напоминаю, что руки у нее вроде бы не сломаны.

Она пихает меня в бок.

Я подмышкой зажимаю ее голову, и Хейли визжит как резаная, пытаясь дотянуться до моего лица ногтями и крича «Я тебя ненавижу!» так громко, что сотрясаются стены.