Это заявление не помешало ему выдуть сходу половину своей порции, поэтому Дин не очень-то поверил приятелю. В конце концов, он вроде покрепче худенького, болезненного на вид Адама.
— Идем с нами танцевать! — пропела Миранда, пролетая мимо них так близко, что темно-синий подол ее платья едва не задел ботинки Дина.
— Нет уж, это без меня! — рассмеялся он. — Я вовсе не танцор. Адам, давай еще по пиву?
Сладковатый привкус был тягучим, сытным. В животе Дина поселилось уютное тепло, чудесным образом испарявшееся в голову и прогоняющее прочь дурные мысли. Да ну его к черту, этого Эйдана, в самом деле! Дин сам не заметил, как повеселел, и они с Адамом смеялись и катались от хохота по помосту. Потом, кажется, все же пошли плясать и кружились уже все вместе, взявшись за руки, словно один большой хоровод. Музыка, ставшая раздражающе громкой, постепенно начала отступать на задний план. Дин стал различать другую мелодию, красивую и сложную, как кельтский узор. Она завораживала, опутывала все вокруг, обвивалась вокруг столбов беседки и шатров, закручивалась вместе с цветочными гирляндами, вспыхивая в вечернем сумраке теплыми огоньками, и улетала к небу, зажигая там первые звезды.
Они кружились и топали, смеялись до хрипа в горле, и Дину казалось, что Тыковка сидит на ступенях беседки и мастерски управляется с его камерой. Он повернулся к Адаму, чтобы рассказать об этом, но тот изменился почти до неузнаваемости, так что Дин просто хлопал в недоумении глазами, глядя на него. Адам словно светился изнутри теплым золотым светом, и его болезненность исчезла без следа, превратившись в изысканное изящество. Длинноватый нос обрел утонченную птичью форму, а маленькие глаза стали мерцающими драгоценными камнями. В шелковистых волосах Адама сияла самоцветами тонкая золотая корона.
Дин хихикал и кружился, пялясь на невиданное диво, и величественный Адам ласково улыбался ему в ответ. Казалось, неведомый владыка волшебного края все понимает без слов, и ему можно не боясь доверить все, что хранится в сердце.
Вдали за холмами блеснула короткая вспышка: включился маяк. Дина будто кто-то окунул в холодную морскую воду; он выдохнул, ощущая, как мир вращается вокруг, а земля пляшет под ногами. Кажется, он упал, потому что некоторое время видел только кружащиеся над ним звезды и светлячков, по одному покидающих праздничную гирлянду.
Дину было тепло, сыто и хорошо, приятная тяжесть в теле обещала сладкий сон. Но где-то в его груди провертели невидимую дыру и насыпали соленого льда. Кусочки бились друг о друга, странным образом напоминая об Эйдане. Даже не взглянул. Не улыбнулся. Дин коротко всхлипнул.
— Адам, давай, помоги мне! Сколько он выпил? Ох, должно быть, это много для него, — голос Ричарда доносился как через радиопомехи. — Клади его в машину, вот так. Камеру тоже давай сюда. Уверен, что отвезешь его? Наверняка придется заносить в дом.
Дин хотел сказать, что с ним все хорошо, что сейчас он полежит немного, пока мир вокруг не перестанет вращаться, и встанет сам, не нужно никуда его тащить, но рот почему-то не открывался, а горло отказывалось издавать звуки. Он то и дело проваливался в забытье, смутно припоминая после только отдельные моменты. Потолок машины, твердый бок камеры под пальцами, взъерошенный затылок Адама над креслом водителя. Вспышки света маяка каждые пятнадцать секунд. Так медленно, как бьется холодное сердце Эйдана.
Дин не почувствовал, как машина остановилась, как Адам отнес его в дом — или он дошел сам? Кровать встретила его прохладой чистых простыней, Дин вцепился в подушку и радостно засопел, хотя Адам, кажется, что-то ему говорил, гладил по спине. Вроде бы он спрашивал, хочет ли Дин, чтобы он остался, а Дин только мотал головой и повторял бесконечное «нет», потому что хотел тишины, чтобы слушать море и видеть темноту. Он не помнил этого, совсем не помнил. Дверь закрылась с тихим щелчком, дом затих, а гул в голове стал почти нестерпимым. Считая вспышки маяка вместо прыгающих через забор овечек, Дин шептал сонно:
— Отчего же ты не приходишь, Эйдан? Вот бы ты был со мной...
А потом он провалился в сон, и это был самый странный сон в его жизни.
Море пришло к его двери и медленно вливалось в дом через щели и замочную скважину. Дин вяло думал о том, что скоро оно покроет пол ровным слоем, и тогда, кружась, поплывут стулья, провальсирует мимо него корзинка с утренними булочками; и что надо бы убрать фототехнику повыше, чтобы не намокла, — но море вдруг передумало и стало расти на коврике, как диковинное прозрачное дерево. Появились ноги с тяжелыми копытами, длинный хвост до самого пола, завитый в блестящие локоны. Дин смотрел одним глазом, как в его холле растет водяная лошадь, и радовался, что это только сон. Случись такое в реальности, он бы здорово испугался, а сейчас просто наблюдал и думал о том, что это очень красиво. Жаль, что нельзя сфотографировать…
Водяной конь напряженно повел головой, втягивая воздух, сверкнул пламенными глазами — Дин хорошо видел это через распахнутую дверь — и рассыпался брызгами. Через секунду, как часто бывает во сне, возле его кровати уже склонялся Эйдан. Дин улыбался, чувствуя на себе его горячее дыхание.
— Что с тобой? Что они сделали? Тебе плохо? — взволнованный шепот Эйдана щекотал волосы на виске.
Дин пытался возразить, объяснить, что ничего такого с ним не делали, даже наоборот — было очень весело и интересно, — но получалось только сдавленно мычать и издавать отдельные звуки. Оставив бесплодные попытки, он устроился удобнее в постели, пытаясь одновременно сгрести в одну кучу подушку, одеяло и Эйдана.
— Какой хороший сон, — пробормотал Дин, поворачиваясь.
— Почему хороший? — горячим выдохом отозвался Эйдан у самого его уха.
— Потому что ты не убегаешь от меня.
Дин ткнулся лицом в грудь Эйдана, совершенно не удивляясь отсутствию на нем одежды. В конце концов, это же его сон, так почему бы Эйдану не быть в нем доступнее и ближе, чем в жизни.
— Зачем ты так делаешь? — жалобно прошептал Эйдан. — Я же не смогу долго терпеть!
Дин закивал, обнимая его, горячего и совсем голого. Капли воды быстро сохли на коже, оставляя чуть белесые соленые следы.
— Хочу так. Хочу. Чтобы ты был… Чтобы мы с тобой, хоть во сне. Ты так далеко, так пусть хоть во сне мой, со мной…
Он бормотал почти шепотом, несвязно, почти не соображая, перемежал слова поцелуями и короткими укусами, терся носом, вдыхая опасный морской запах — ну а как еще мог пахнуть его Эйдан, если был для него безбрежным морем, неспокойным, непокорным, убегающим сквозь пальцы? Дин боялся проснуться, потерять контакт, будто Эйдан мог прямо сейчас вскочить и убежать прочь. Может, и мог — тут же хоть и сон, но Эйдан-то тот самый. Но он никуда не бежал, только дышал тяжело и горячо, неровно так, и Дин понял, что ошибался — совсем не медленно бьется его сердце, не как маяк моргает. Он тихо засмеялся, вспомнив светлячков в небе и слова Ричарда о том, что ему здесь понравится. Ведь правда.
— Кажется, я люблю тебя, Эйдан Тернер!
Горячая грудь вздрогнула, Эйдан шумно выдохнул.
— Зачем ты это говоришь?
Дину показалось, что голос у него напряженный, а в этом сне не хотелось ничего плохого, поэтому он поспешил отозваться:
— Пока ты не убежал опять. И не рычишь на меня. Ненавидишь за что-то, да? Не нравлюсь тебе? Хоть во сне будешь моим...
— Ты не прав, — Эйдан ответил совсем тихо. — Если бы ты знал, как сильно ошибаешься.
— Так объясни мне, — шепнул Дин.
Кипящий ураган снес его мысли подчистую. Он не успел издать ни звука, потому что жаркий рот Эйдана поймал его губы и завладел ими, беспощадно целуя. В миг были скинуты прочь подушки и покрывало, дрожащие в нетерпении руки принялись раздевать Дина, неловко стягивать с него джинсы, в которых он завалился в кровать. Эйдан был везде, как воздух в комнате. Он стал дном, песчаным бархатным дном, на котором лежал бездыханный утопленник Дин, и он же был волнами, укрывшими тот песок многотонной толщей. Эйдан целовался так, словно утром его ожидал расстрел. Был и нежным, позволяя ласкаться их языкам, и грубым, кусая и завладевая ртом Дина без остатка. Это была словно прелюдия, маленькое представление о сексе, в который все грозило перейти прямо сейчас. Уже переходило.
