– Ясно. Вы меня успокоили, – помолчав, недоверчиво решил Егор. Взглянул на Трифонову через стол в упор и вдруг твердо спросил: – Екатерина Анатольевна, могу я пригласить вас на ужин? Обручального кольца у вас нет, поэтому я и решился. С вами интересно и легко. Подарите мне вечер, если не жалко. Я вам что-нибудь про гаджеты расскажу. Раньше на вечеринках народ бросался на медицинских работников за бесплатным советом, а сейчас и нас, компьютерщиков, в покое не оставляют.

От неожиданности Катя засмеялась. Егор был первым, кто захотел встретиться после сеанса утешения. На секунду ей стало жаль, что придется отказываться. И она начала как можно суше:

– Спасибо, Егор Дмитриевич. Но пока мы лечим вашу тетушку, никаких нерабочих контактов у нас с вами быть не может…

– Хорошо, когда она выпишется.

«Ты уже не сомневаешься в благоприятном исходе, – подумала Трифонова. – Я не зря старалась». Осторожно сказала:

– Тогда и посмотрим.

– Не дадите номер телефона? Я сам обескуражен своим поведением, но…

– Не дам, – отрезала Катя.

– Понимаю. Обещаю не звонить до окончания лечения без повода. Тогда я зайду в день выписки. Спасибо. До свидания.

Он встал, кивнул и быстро вышел. «Не зайдешь ведь, – про себя возразила ему Трифонова. – Сто раз настроение изменится, сто баб подцепишь за пару недель. А может, ты вообразил, что в надежде на свидание я точно не отдам лекарства кому-нибудь другому? Тогда ты идиот». Но ей почему-то не удалось зацепиться за мысль о глупом и подловатом расчете Егора. В голову пришло совсем другое: «Спасибо Анне Юльевне и Андрюше, хоть общаться по-человечески научили. Складно я изложила про лекарства». Катя не знала, как пугала Александрину манера ее речи. Трифонова говорила на диковинной смеси голубевской книжной зауми и клунинских нарочитых штампов. Только Анна Юльевна употребляла их с милым людям ее поколения и круга сарказмом. А ее незваная ученица повторяла серьезно. Так что гордиться Кате было нечем.

И то, как говорил Егор, не показалось ей странноватым. А он с некоторым трудом составлял гладкие фразы. Так бывает, когда человек в своей компании использует одни слова, а при нечастых встречах с остальными людьми – совсем другие. Благодаря гаджетам, тайны которых парень обещал раскрыть Кате, со своими можно болтать сутками. И постепенно возникает новый диалект общего языка. Надо же, только-только газеты, журналы, радио и телевизор научили соотечественников хорошо понимать друг друга, а компьютер уже снова разобщает их. Но, пока это далеко не зашло, у Егора Дмитриевича и Екатерины Анатольевны был шанс.

…Ровно в шесть дверь снова отъехала и явила повеселевшую Иванцову.

– Екатерина Анатольевна, я вам больше не нужна?

– Нет.

– Тогда ухожу. До свидания.

– До завтра, Карина Игоревна.

Девчонка ринулась на волю. Катя тоже начала собираться. Обе отдали клинике день жизни. И заслужили вечер, чтобы тратить полученные в ней деньги, и ночь, чтобы отдохнуть от всего.

На работу и с работы Катя ходила пешком. Если бы посреди проходных дворов не строили черт-те что, если бы всякие мудаки не огораживали свое черт-те что решетками, и если бы ворота в эти самые дворы не запирались хотя бы в часы пик, дорога занимала бы минут пятнадцать-двадцать. В нынешних условиях обособления каждого ото всех получалось вдвое больше. Но полчаса не слишком быстрым шагом – мечта любого труженика, а особенно труженицы. Впрочем, те, у кого дело не вылезает из сознания с утра до ночи, не прочь кататься на машинах. Фантастические дорожные приключения здорово отвлекают от реальности унылых конторских трудов и напряженных взаимоотношений с сослуживцами.

Идя из клиники, Трифонова домой не спешила. Каждый вечер заходила в «Кофе Хауз», устраивалась за столиком и пила зеленый чай. Люди без медицинской униформы, без особого кислого и слегка испуганного – из разряда «чур меня» – выражения, которое неизбежно уродует лица посетителей больниц, казались ей инопланетянами. Ходили, присаживались и совсем не говорили о здоровье. А главное, им ничего от Кати не было нужно. Отдыхай сколько хочешь, никто не протянет накладную на подпись, не заведется по поводу лекарств и прочих специфических вещей. Потягивает себе девушка бурду невнятного цвета и потягивает. Забывает дневную рабочую суету, ждет подружку или мужика, какая разница. Это так расслабляло, будто голову изнутри массировал одаренный профессионал.

Когда избавиться от мыслей о работе не получалось, Катя думала: «Оставь все здесь. Выхлебай хоть десять чайников, закажи пирожков с капустой, съешь мороженое, но за порог кафе это не тащи. У всех горожан полно проблем. Облака дурных настроений клубятся сейчас над нами, смешиваются, и уже не поймешь, где чье и которое грязнее. И постепенно каждому становится легче. А дома будет одна собственная туча негатива. Еще не хватало, чтобы страданиями доставшаяся тебе квартира наполнилась всякой мрачной гадостью. Нет уж, в нее можно возвращаться или в добром расположении духа, или, на худой конец, совершенно пустой. Договорились?» Этого хватало для того, чтобы перенести битву со служебными обстоятельствами на завтра. Или быстренько решить, что делать. Во всяком случае, до пирожков и мороженого ни разу не дошло. Трифонова любила есть в одиночестве.

Сегодня ей предстояло в хорошем темпе разобраться с обидой на главного врача. Как-то не так он воспринял ее подвиг. Едва ли не грубил. Вчера было настолько не по себе, что мозг предпочел забыть его слова. Но через сутки они возвратились в память и остановились в центре, мешая движению новых мыслей, создавая неразбериху, почти хаос.

Все началось три года назад, когда Катя повысила отсутствовавшую тогда еще квалификацию главной медицинской сестры, поучившись в Германии, и перебралась в собственный офис. Тяжесть новых обязанностей была почти невыносимой. Она старалась изо всех сил, но косячила ежедневно. Вроде лежит перед тобой список обязательных дел. И составляла ты его, между прочим, на каждый месяц из двенадцати годовых вместе со своей матерой предшественницей. В том, что та передавала тебе дела и опыт честно, сомнений нет. Сама говорила: «Если получаться не будет, вы, Екатерина Анатольевна, начнете утверждать, будто я плохо работала. И быстро убедите в этом руководство. Всегда во всем виноват тот, кого уже нет. Кто не может оправдаться. А я трудилась как проклятая. Пришла в только что построенное здание и оснащала кабинеты, палаты, склад. Набирала персонал. Вас, между прочим, взяла в хирургию. Ждала, пока выучитесь на рабочем месте. Создавала нынешний порядок. Да, мне кажется, что вам рано доверять руководство в масштабах клиники. Начали бы старшей сестрой в каком-нибудь отделении, показали, чем вы лучше других. Но ведь все бредят омоложением коллектива, всем нужна длинная перспектива. Ладно, я все сделаю, чтобы даже распоследняя тупица не смогла угробить мое детище. Так что слушайте, вникайте и записывайте. С этим конспектом вам делать будет нечего. Царствуйте, лежа на боку, как говорится».

Любая преемница разозлилась бы. Ну, работала ты по контракту за хорошую зарплату, за премии. Тянула на свою должность, поэтому и не уволили. Наверняка не одной тебе, всей команде пришлось тяжело. В чем доблесть? Лучше бы рассказала, интересно тебе было? Чувствовала себя незаменимой, умелой, сильной? Нравилось самой оснащать, набирать, создавать? Вот уйдешь и будешь перечислять свои заслуги друзьям, если они есть, и родственникам. А им быстро надоест слушать одни и те же воспоминания. Так заткнись, не намекай, что твое место предложили распоследней тупице. Как-нибудь справиться можно. А если нет, ее выставят вон. И тебя это касаться уже не будет… Трифонова имела право думать так, но не пыталась внутренне огрызаться. Тогда ее уже не волновали чьи-то оценки. Она доверяла себе. И конспектировала лекции без пяти минут пенсионерки истово. Но нет-нет да подумывала: «Все-таки главное слово для этой начальницы – «царствуйте». Совсем люди берегов не видят».