Все усилия оказались напрасными. На совещаниях ей накидывали поручения, о которых бывшая главная даже не упоминала. Подчиненные не бросались со всех ног выполнять указания молодой руководительницы, чаще отмахивались, дескать, текущих дел много. Если настаивала, обижались. Лекарств, которые она внимательно приняла по описи, почему-то не оказывалось в шкафах, зато там были другие, непонятно откуда взявшиеся. Расходные материалы для оборудования кончались стремительно, хотя заявки казались прежними. Трифонова сообразила, что чужое детище неизбежно погибнет. Надо было лепить и оживлять собственное. Она уходила домой только на ночь, изумляя вторую смену и дежурный персонал поздними набегами в отделения. Блокнот с конспектами лекций пенсионерки убирался все дальше, а потом оказался в мусорной корзине – там не было нужных сведений. Трифонова решила двинуть куда-нибудь за знаниями самостоятельно.
Оказалось, чтобы выучиться на главную медсестру, надо иметь высшее медицинское образование. Катя глазам своим не поверила. Какой смысл дипломированному врачу еще несколько лет очно изучать организацию здравоохранения на среднем уровне? Разве что предполагались небывалые всходы и расцвет частных клиник, в том числе иностранных? Они начнут возникать в громадных количествах, а у нас уже шибко ученые специалисты готовы? Но условий-то для этого не создали. Открытые лет десять назад учреждения вполне обходились Катями Трифоновыми, а тем набраться ума-разума было негде.
Только выпускница провинциального медучилища не умела сдаваться – и продемонстрировала это уже в первый год московской жизни. Так что на одиннадцатом году поражение было исключено. И еще девушка отлично помнила, как Мирон Стомахин делал ей предложение. Мальчик не скрывал – его родные будут против: «Не из-за того, что ты медсестра. Мои уважают любой труд, принимают любое начало карьеры. Но они никогда не поймут, почему ты остановилась, не стала учиться дальше». – «Мне нравится моя профессия», – удивилась Катя, которая не думала, что его слова могут ее задеть. Но задели, еще как. «Они тоже ничего против самой профессии не имеют. Им подозрителен человек, который добровольно остановился в развитии», – мягко объяснил Мирон. И вот, пожалуйста. Трифонова собралась развиваться дальше, но уперлась в крепкую стенку. Она вообразила малосимпатичные осуждающие физиономии богатых Стомахиных, дескать, учиться надо вовремя, недалекая лентяйка. Это было легко, потому что Катя никого, кроме Мирона, никогда не видела. Ее передернуло от отвращения. «Двадцать первый век на дворе, какого лешего я вспоминаю унизительную чушь», – раздраженно подумала она.
И начала искать зарубежные дистанционные образовательные программы. Нашла одну американскую трехгодичную, сулившую дипломы главных медсестер тем, кто блестяще одолеет все задания и тесты. Путеводной звездой остальным тускло светила бумажка о прохождении и окончании. Слова «американская» и «блестяще» не сочетались в ее голове. Упрямая Трифонова стиснула зубы и принялась внимательно заполнять длиннющую анкету. Обучение было платным, но так, по-божески. Катя простояла у операционного стола несколько лет за зарплату, которая и не снилась ей в поликлинике. Снимала не квартиры, а комнаты. Экономила на чем только можно и на чем в ее возрасте не стоило бы тоже. Кроме того, после нападения Кирилла она целый год почти ничего не ела. В общем, все свои тогдашние сбережения, благоразумно хранимые в долларах, Трифонова перечислила за полный курс. Такая серьезная решимость дойти до конца была вознаграждена ощутимой скидкой. Расставаться со всей суммой было тревожно – вдруг нарвалась на каких-нибудь международных мошенников. Но когда цены на нефть обвалились и валюта дико подорожала, Катя сказала себе, что иногда рисковать полезно.
Она полагала, что неплохо знает английский. И на курсах изучала медицинскую лексику, и Александрина ее натаскивала в разговорном языке. Но оказалось, что перед консультацией по скайпу с университетским преподавателем нужно перелопатить кучу научной литературы, в которой черт сломит ногу. Читать и каждые три минуты переключаться на электронный словарь было утомительно. Пытаться сразу запомнить новые слова и выражения тоже. Но смысл переведенных фраз в начале занятий Катя разумела. То, что в их медучилище неплохо преподавали, выяснялось страшной ценой. Но тогда были основы. Позже пришлось требовать у консультанта дополнительные списки: отечественный и американский подходы к лечению, уходу и организации работы персонала разительно отличались друг от друга. Куратор Трифоновой был в восторге от любознательной студентки. Лишнего времени на нее не тратил, но хвалил и подбадривал. Ей это не льстило.
Первый год был адом. Катя иногда думала, что, продираясь сквозь иностранные дебри, расплатилась за все свои грехи не одну сотню раз. Она поздно возвращалась из клиники, где с маниакальным упорством насаждала свой порядок в отчетности и подаче заявок. А потом еще несколько часов самозабвенно училась. Не из интереса. Просто отвлекаться не стоило – мозг норовил забыть чужие слова мгновенно и думать по-русски. Выходные перестали существовать. Отпуск тоже. Иногда она плакала и клялась все бросить. Но вспоминала рассуждения сноба Мирона о дефективных личностях, которые отказываются непрерывно расти, и твердой рукой включала компьютер.
На второй год стало чуть легче. Времени уходило не меньше, однако Катя начала различать систему в подборе изучаемых тем и логику в экзаменационных вопросах. Да и словарь ей уже не был нужен – большинство статей и монографий писались одинаковыми словами. Что-что, а научную медицинскую литературу по-английски Трифонова начала читать свободно.
Третий год мог считаться даже увлекательным. Она уже не боялась не понять куратора и терзала его вопросами. Ей действительно всегда хотелось знать больше. В училище проигнорировать интерес студента – значило себя не уважать. Преподаватели объясняли и объясняли, радуясь, что полено на глазах строгается информацией, без которой могло обойтись, и превращается в Буратино. А этот средневозрастной лохматый тип запросто отсылал ее к какой-нибудь статье: «Ответ – там». Ладно, она снова читала. И снова спрашивала. Однако удовольствия не получала. Фанатичная ученица настолько переутомилась, что засыпала в секунду, когда отводила взгляд от монитора. И до сих пор продолжала отсыпаться. Даже свободы еще не ощущала.
Наконец, три дня назад курьер доставил Трифоновой большой конверт с тем самым дипломом, которым удостаивали лучших из лучших. Он был, разумеется, на английском – красивый и солидный. Катя сама перевела его на русский, сняла и заверила копию у нотариуса. И вчера пошла к главному врачу. Холеный пожилой доктор наук мог бы ее поздравить. В конце концов такое рвение было на пользу клинике. Мог спросить, как она будет применять новые знания. И Трифонова со скромной и достойной улыбкой ответила бы, что давно применяет. А он оживился бы: ну-ка, ну-ка, расскажите в деталях. Но главный с искренним недоумением произнес:
– Зачем вам это, Екатерина Анатольевна? Я вашими результатами доволен. Вы хорошо отучились в Германии, быстро набрались опыта и вполне разбираетесь, что к чему. На оплату такая серьезная теоретическая подготовка не повлияет.
– Я и не думала о надбавке, – опешила Трифонова. – Я из добросовестности, чтобы не портачить…
– Или вы собрались менять постоянное место жительства? – вдруг, не дослушав, проницательно сощурился он. – И как скоро?
– Не собираюсь я ничего менять.
– Хорошо, отнесите копию в кадры, пусть добавят в личное дело…
Катю почему-то сильнее всего задел этот древний посыл в кадры, а не в HR-отдел.
И вот она сидела в кафе и мучилась: «Чего я хотела? Похвалы? Так меня не заставляли учиться. Сама все затеяла, сама выдержала, сама понимаю, что молодчина. Я, разумеется, думала, что ради клиники стараюсь. А по большому счету, делала это ради себя. Во-первых, дипломированного специалиста больше ценят, даже если начальство делает вид, что ему плевать. Во-вторых, подчиненные уважают тех, у кого есть то, чего у них не было, нет и не будет. В-третьих, работать я стала осмысленно. Не просто в своем огородике грядки поливаю и сорняки дергаю, а вижу связь со всем полем. Тьфу, противное сравнение медицины с сельским хозяйством… Это результат нашего тухлого разговора с главным. Да, именно тухлого…»
