Взойдя по узкому трапу, Нереус растерянно огляделся. Среди высоких, полуобнаженных людей, говоривших с заметным акцентом, он ощущал себя, как перепелка под взглядами ястребов. Сухопарый мужчина в длинном парике любезно кивнул гостю и указал на левый борт судна. Геллиец молча проследовал туда, мимо занятых гребцами банок. Сбросив с плеча дорожный вещевой мешок, он устроился на нем так, чтобы никому не быть помехой и не привлекать лишнего внимания.

Морские воды казались почти черными, хотя солнце еще держалось в небе, посылая прощальные потоки света надвигающейся с запада ночи.

Мысли островитянина, против его воли, уносили не на родину, в Сармак, а к берегам Таркса, и вольноотпущенник снова бродил с Мэйо по тенистым улочкам, болтая и заливисто смеясь над очередной пошлой шуткой черноглазого нобиля. Едкая тоска душила, отодвинув на второй план даже взлелеянную за многие годы мечту о мести: теперь у Нереуса имелись деньги и возможность поквитаться с братом, но уже не было желания. Не о такой свободе он грезил и совсем по-другому представлял возвращение в родные края.

Протяжный стон медного рога возвестил об отплытии. Под размеренный плеск весел и шум голосов корабль медленно, словно нехотя, развернул нос к югу.

Островитянин поджал губы, навсегда прощаясь с Рон-Руаном. Этот город казался юноше средоточием зла и мерзости, вонючим драконьим брюхом, где тщательно перевариваемые люди разлагались, превращаясь в нечто неописуемо отвратительное. Закрыв глаза, вольноотпущенник тяжело вздохнул. Теперь он принадлежал сам себе и к подобной мысли еще предстояло привыкнуть.

Небо заволокли тучи и моряки зажгли несколько фонарей. Обогнув мыс, на котором возвышался маяк, корабль устремился в открытое море. Гребцам предстояла тяжелая ночь: им приказали оставаться на веслах, без сна и отдыха.

Кутаясь в пенулу[7], Нереус достал творожную лепешку, испеченную Элиэной по случаю букцимарий.

– «Кто разделит трапезу с другом, отведает и телесной, и духовной пищи», – прозвучал рядом знакомый голос. – Помнишь, чьи это слова?

Геллиец застыл, боясь пошевелиться. Хлеб выпал из онемевших пальцев. Уняв дрожь, юноша повернул голову и увидел входящего в круг света Мэйо. Он был совсем, как при жизни: смуглый, черноглазый и с растрепанными курчавыми волосами. Поверх стянутой поясом тоги нобиль накинул серебристую лацерну. Это до глубины души поразило Нереуса, ожидавшего увидеть сошедшее с небес божество в золотых доспехах, со сверкающей кожей, повелительным взором и громовым голосом.

Очнувшись от внезапного оцепенения, бывший раб торопливо встал на колени и вытянул перед собой руки в молитвенном жесте. Не долго думая, поморец всучил ему наполненный вином канфар[8]:

– Держи, твое любимое – с медом.

Вольноотпущенник отпил совсем немного и бережно поставил сосуд перед собой.

– Это продолжительное молчание – следствие затаившейся в сердце обиды? – настороженно спросил Мэйо, постукивая пальцем по слюдяной стенке масляного фонаря.

– Когда я увидел… – Нереус зажмурился. – Тебя на погребальных носилках… Лицо… Безжизненную руку с перстнем… Боль была сильнее, чем от кнута.

– Винюсь всей душой, – знатный юноша сел возле геллийца, прислонившись спиной к свинцовому ларю. – Мне казалось, ты так обрадуешься нашей встрече, что сразу позабудешь о совершенном мною неблаговидном поступке. Клянусь трезубцем Веда, он был порождением глупости, а не злого умысла.

– Я рад, – печально вздохнул островитянин, рассматривая помятое и серое лицо Мэйо. – Ты похож на тень, выбравшуюся из подземелий Мерта.

– Это все проклятая усталость. Бессонная ночь, суетное утро, а потом… уличный бой. Едва представилась возможность, я завалился спать, там – в шатре, но все равно чувствую себя неважно.

Нобиль, словно стыдясь, прятал покрытые ссадинами и синяками руки. Он понуро глядел вниз, отдавшись неприятным воспоминаниям.

– Много Всадников погибло? – Нереус почти вплотную придвинулся к поморцу, надеясь понять, кто же рядом с ним: бог или человек.

Островитяне зачастую были скупы на взаимные прикосновения: лучшим друзьям они охотно пожимали предплечье, в то время, как эбиссинцы и рыболюды горячо обнимались, а итхальцы обменивались поцелуями. Сейчас молодой геллиец точно позабыл о традициях родного края: он положил руку на спину патрона, смело наклонившись к нему. Юноши почти соприкоснулись висками, разделив горе поровну. Мэйо не возражал против этой близости. Он нервно кусал губы и наконец ответил:

– Сотни. Может, тысячи… Мы угодили в ловушку у Столпа кариатид. Пехота прорывалась к зданию Магистрата и завязла на подступах. Внезапно тыл оказался отрезанным. Нам предательски ударили в спину! Нельзя было ни двинуться вперед, ни отступить, а только топтаться на месте у подножия башни. И тут полетели стрелы. Лучники засели в домах и за преградами из камней. В турмах началась паника. Никто уже не слушал приказы. Я что-то кричал, а потом побежал к ближайшей перегороженной завалами улочке. За мной бросилось десятка три причепрачных. Мы откидывали в сторону камни и доски, когда по нам стреляли. Сефу повел коллегию к укрытию, чудом сумев добраться до меня и обеспечить подобие порядка. Кони перескочили через препятствие, но, как выяснилось, мост впереди горел. Это нельзя забыть, Нереус. Мы бежали сквозь пламя, в шлейфе дыма и удушливой гари. Я смог спасти царевича и Дия. Юбу убили. Самура тоже.

– Самура?

– Настоящее имя Андроктонуса. Он был родом из Поморья и удивительно похож на меня, особенно – в парике. Отец решил использовать это для обмана наших врагов. Когда алу собрали на Липпиевых холмах, Сефу помог Самуру занять место в строю, а я скрыл лицо под его маской и отправился к причепрачным.

– То есть ты… шел с рабами, а он ехал на коне?

– Да, – Мэйо помолчал. – Вчера в сумерках мы пили с ним вино, жгли дурман, потом влезли на крышу и разговаривали обо всем на свете. Он не дожил до следующего заката. Понимаешь? Раны оказались смертельными.

– Мне жаль…

– И я мог погибнуть в любой миг, но уцелел.

Геллиец решительно повел подбородком вбок:

– От воли Священных маска не спрячет. Они избрали, кому жить, а кому следовать к Мерту.

– Сефу сказал тоже самое. Он поблагодарил меня за храбрость и доверил вести переговоры с Фостусом.

– Корабль причалит в Хани?

– Надеюсь.

Геллиец напряженно потер переносицу:

– В этом году шторма пришли рано. Если случайно заплывем под крыло бури, можем разбиться о тамошние скалы.

– Что предлагаешь? – Мэйо слегка приподнял бровь.

– Из эбиссинцев – поганые мореходы. Скажи им, пусть держатся подальше от Орлиных гряд. Там живут Селенские гидры – сестры Кита и Ринта.

– Хорошо, – нобиль улыбнулся. – Ты намеревался поужинать, а я, кажется, окончательно испортил тебе аппетит.

– Моя вольная утратила силу, – скривился островитянин. – Уплывал рабом, им же и возвращаюсь.

– Нет, – Мэйо стиснул его локоть. – Я отправил отцу записку с просьбой дать тебе все необходимые документы, деньги и сопроводить на этот корабль.

– Сар знал, что в носилках мертвый сателлит?!

– Разумеется, – поморец взял канфар и отхлебнул вина.

– Теперь я понимаю, почему мне не дозволяли приблизиться к ним…

– Ты мог случайно раскрыть обман.

– Господин выдал в дорогу огромную сумму денег, – островитянин заерзал, намереваясь всучить патрону мешочек с монетами.

– Оставь себе. Я решил уподобиться великим мудрецам: не покупать рабов и дорогих нарядов, питаться скромно и очищать помыслы регулярными занятиями философией. Хочу произвести на Фостуса должное впечатление.

– Сар передал для тебя письмо.

– Любопытно. Покажи.

– Мне приказано вручить его не раньше, чем корабль причалит к берегу.

– Кем приказано? – встрепенулся нобиль. – Ты – мой клиент, и не обязан угождать прихотям отца!

– Он объявил меня поверенным семьи Морган в Геллии.

Мэйо присвистнул и толкнул друга плечом:

– Поздравляю! Не забудь позвать меня на пир в твою честь. А теперь давай письмо, важная голова!