Кафкин приоткрыл глаза. Хоть не хочется, а надо вставать. Попить рассольчика капустного, да и – вообще …
ВООООБЩЩЩЩЩЕЕЕЕЕЕ!!!!
Такого он еще не видел за всю свою многострадальную замполитовскую жизнь!
Вместо нормального загорелого и слегка располневшего человеческого тела Григорий Францевич узрел внезапно нечто … нечто …
Да что же это такое?..
Он лежал на боку и с безумным ужасом таращился на какую-то зелено-желтую толстую колбасу с черными пятнами-бородавками, из которой торчали длинные разрозненные чёрные волоски. На колбасе еще имелись бледные короткие щупальца-отростки. И одно из щупальц как раз и ощущалось, как онемевшая рука!
Сделав невероятное усилие, Кафкин сумел перекантоваться на спину – или то, что являлось спиной. Рука (а рука ли?) освободилась.
Так, так, так.
Редкий случай, подумал Кафкин. Глюки – и такие натуральные! Раньше такого не было. Вот, она, значит, как стегает – белая горячка. Но ведь принял-то не слишком много!?
Он закрыл глаза и опять попытался полностью восстановить ход событий. Сколько же он осилил? Да, нет – не больше обычного. Да, кстати – спохватился Кафкин – ведь я же еще и ночью пробуждался. Да, было дело. И … и настоечку даже пил. Настоечку … отвар травяной …
Тут вдруг по его новой спине пробежала паническая дрожь.
Разом вспомнился оранжевый, вручающий бутылку в начале вечера, и говорящий, что – не больше глотка в неделю. Отвар гималайский, говорит …
Ах, ты, сволочь лысая, мелькнула вдруг страшная догадка в голове Кафкина. Подсунул свое зелье, подлец, и – тю-тю!
Но ведь этого не может быть?!
Не бывает такого, чтобы человек выпил чай из трав, и превратился …
В кого?
Он снова открыл глаза и попытался приподняться на сундуке, опираясь на него руками.
Батюшки, да сколько ж рук-то у него?
Григорий Францевич – совершенно потрясенный – смотрел на свои руки. Да какие же это руки, мать вашу!
Пальцев не было, да что – пальцы!? Рук не было – вот беда. Какие-то щупальца-придатки, черт их дери! Да еще в таком количестве.
Ворочаясь и изгибаясь на сундуке, Кафкин все-таки смог чуть приподняться, и все более утверждался, что вовсе это с ним и не белая горячка происходит.
А что?
А то, что он – бывший майор стройбата и замполит, коммунист (билет сохранил!) и идейный материалист, всегда отвергавший чудеса и прочую поповщину – стал гусеницей!
Гусеницей!
Нет! Это же совершенно невозможно, тем более в свете обнаружившегося пражского предка – классика мировой литературы!
Вот тебе, кстати сказать, и – классик. Родственничек. Кафка. Это ж, прямо – проклятье какое-то …
Проклятье Кафки!
И как быть с покупкой «Мерседеса»? Опять же – жена. ЭТА – точно не поймет и скандал устроит!
Надо что-то делать, панически подумал Кафкин.
Нет, но каков мерзавец этот оранжевый!? Перерожденец! Прикинулся овечкой, и проник в дом в волчьей шкуре! Или – наоборот? Неважно. А важно, что плел про переселение душ он не просто так!
А что ему было надо? Почему именно Кафкина решил превратить в гусеницу?
А все очень просто, тотчас же догадался Григорий Францевич. Все проще пареной репы: он же сам сказал, что бывал в Индии. Вот и ответ! Его там ЦРУ завербовало с целью проведения диверсий против военнослужащих Советской Армии. Элементарно! Орудуют на-пару с этим журналюгой – вынюхивают, кто уволился, и – тут, как тут. Подарочек, дескать, принесли. А сами-то … Интервью, говорит, про неуставные отношения. Ах, прихвостень натовский! Под таким соусом решил военные тайны выведать!
От всех этих мыслей, вихрем пронесшихся в его голове, Кафкин вспотел и невероятно возбудился. Он стал ерзать на сундуке, пытаясь принять сидячее положение.
Нет, этого так нельзя оставить. Надо действовать! Немедленно сообщить компетентным органам, что в городе объявились американские шпионы, ставящие целью уничтожение командного состава российских вооруженных сил. Вероятно, применяют специальные бактериологические разработки из Пентагона!
Руки, а вернее сказать, омерзительные щупальца, постепенно стали ощущаться, и спустя некоторое время Григорий Францевич уже смог более-менее сносно ими управлять. Примерно через полчаса он устроился на сундуке в виде буквы «С», и, опираясь спиной на чуланную стенку, смог себя полностью осмотреть.
Так и есть – гусеница! Конечно, не в пример огородной мелюзге – огромная, но, однако же – гусеница. Шестнадцать рук … или ног? На груди – три пары. А еще пониже, уже от … живота, или, как это должно называться, отходили еще четыре пары … этих самых … да на конце туловища были еще две. Пожалуй, это все же – ноги, подумал Кафкин. Ведь пальцев – нет. На средних еще расположены какие-то крючечки, да только ими без пальцев взять решительно ничего нельзя. Это, кстати сказать, плохо еще и тем, что невозможно узнать, сколько времени? Командирские часы, что были на руке Кафкина, соскользнули во сне на пол, и надо было заниматься их поиском.
Эх, капустного бы рассольчику сейчас! Или просто – погрызть кочанчик!
Кафкин стал осторожно перемещать свое ОКОНЧАНИЕ на пол. Главное – не потерять с непривычки равновесие, а то грохнешься, да и расшибешься. Судя по всему, костей-то теперь в организме нет. А, может, это и хорошо? Нет костей – и ломаться нечему. А – голова? Череп-то остался твердый, человеческий? Эх, зеркала жаль в чулане не догадался повесить!
За дверью послышались голоса.
Тесть с тещей. Эти рано встают – не спится им, видите ли. Да и день в Биробиджане уже давно настал.
– А где же наш Григорий, Надюша? – донеся до Кафкина голос тестя. – На огороде, что ль?
– Нет его там, – пробасила теща. – Небось, умотал ни свет, ни заря к своему алкашу-приятелю. Поди, хлещут уже. Нет, чтобы, как мы – культурно: чаек с медком. Говорила я Вальке – не ходи ты за этого кобеля драного. Не послушалась … так всю молодость и просидела в дыре. И детей не нажила от импотента.
Вот карга старая, попытался сплюнуть от злости Кафкин. Сама ты – импотенка! И муж твой рыжий – мул кастрированный!
Слюны, однако, не было. Была вместо нее какая-то тягучая субстанция, которая застряла между губ.
Тут он вдруг понял, что зубов у него нет. Рот ощущался как-то по-новому. Словно у Кафкина теперь верхняя губа стала твердой и большой, прикрывающей нижнюю – тоже отвердевшую. А вот язык вовсе не чувствовался!
А говорить-то – возможно?
Григорий Францевич попытался для начала сказать что-нибудь, например, «доброе утро», но вместо человеческого членораздельного голоса смог с усилием выдать лишь какое-то шипение. Словно бы чайник закипал.
Как же теперь идти и сообщать органам про шпионов, когда языка – нет, зубов – нет, рук – нет, костей – нет?
Шипение Кафкина громкость возымело достаточную, чтобы биробиджанские родичи услышали его.
– Что это? – беспокойно спросила теща. – Вроде, в чулане есть кто-то? Может, вор забрался?
– Чего ему там делать? – ответил тесть. – Что он там найдет, кроме дохлых мышей?
Типичный мул! Какие еще «дохлые мыши»? Ведь лично говорил ему, что здесь хранится политическая партийная периодика, а в будущем будет «красный уголок»!
– Надо будет Вальке попозже сказать, чтоб нашла мужа, – заметила теща. – Не дело это, когда муж спозаранку по алкашам шляется. В армии его хоть дисциплина, импотента, держала, а теперь, вишь ты – почуял волю!
Они удалились, а Григорий Францевич, спустивший, наконец, нижнюю часть туловища на пол, стал составлять план действий.
Главное – не отчаиваться! Во-первых, вполне возможно, что все происходит в бреду, хотя и весьма натуральном. Надо просто выждать пробуждения. Логично? Логично. Во-вторых, даже если – что под большим вопросом – он действительно стал гусеницей, это еще не значит, что так будет все время. Надо полагать, настойка эта – типа гималайского самогона. Только, если наш родной первач человека пьянит, то эта дрянь импортная обращает нормальных людей в гусениц. Но! Как заканчивается действие самогона и человек трезвеет – так закончится и действие колдовского зелья! Надо просто подождать. Верно? Конечно, верно! Но просто ждать – смысла нет. Лучше всего найти ОРАНЖЕВОГО и потребовать, чтобы вернул человеческий облик. Как? А вот это уже его проблемы! Если, мерзавец, превратил в гусеницу, пускай назад облик возвращает! А иначе и по суду затаскать за такие вещи можно! Да еще и моральную компенсацию впендюрить на несколько миллионов! Или – миллиардов?
