Заброшенный бетонный дот

В морском песке увяз…

Мне вдруг почудилось –

Он ждет

Свой час,

Свой новый Шанс,

Чтоб вновь воспрянуть из руин

Владыкою земли,

Чтоб снова люди перед ним

На животах ползли.

Он не простит им ничего,

Своих дождавшись дней…Как

много я встречал людей,

Похожих на него.

Был тяжелым неслыханно

Жребий русской земли,

Заслонила других она

От монгольской петли.

Чтоб волшебными красками

Расцветал Ренессанс,

Под клинками татарскими

Подыхала Рязань,

Чтоб не знала концлагеря

Европейская жизнь,

Руки русского пахаря

Удушили фашизм…Честно

дрались с погаными, А в

уделе родном

Под царями, паханами

И кремлевским вождем

Жили в грязи и голоде,

Неизбывной нужде,

…Стонут дикие голуби

На подгнившем кресте.

Над погостами грустными

Тишина и покой.

Захотел бы кто с русскими

Поменяться судьбой?

Терпелива, замыкана

Горем барских обид

Никому-то не мстит она,

Никого не винит.

Триста лет царил варяжский род,

Византийцы пили в зале тронной,

Триста лет в петле татарских орд,

Триста – под романовской короной.

…Над землею сирой грай вороний,

На картине – три богатыря.

То ль разъезд подстерегают конный,

То ль встречают нового царя.

Живучи предрассудки вековые,

Мы дань свою поныне платим им.

Не потому ль неласкова Россия

К русоволосым дочерям своим.

Осволочев душой в гордыне рабьей,

Послушники порядков крепостных,

Мы зло свое всегда сорвем на бабах,

За унижение унижая их.

Они не ропщут. Но в лихие годы

Не мощью крепостных богатырей

Спасались православные народы,

А добротою русых дочерей.

Я поклоняюсь их великой силе,

Без них, своею матерью клянусь,

Давным давно бы развалилась Русь!

Молись на дочерей своих, Россия.

Перелистал журнал начала века,

Что новостями старыми набит:

Эмир бухарский посещает Мекку,

Князь Трубецкой племянником убит.

Читаю сводки отгремевших войн:

Давным-давно забыты эти битвы,

Как много

Крупно набранных имен,

Которые навеки позабыты.

Не пожалел редактор разворот

Для фоторепортажа про кронпринца –

Сидит, стоит, глядит на самолет,

Красуется на палубе эсминца.

Строк десять нонпарели про Кюри

И новый элемент таблицы – радий,

А в основном – цари, цари, цари,

Со свитой, на прогулке, на параде…

А впрочем, и из нынешних газет

Нельзя узнать – какой оставим след.

Царей от века принято хулить.

За ликом их в тени другие лица,

Дворцовых коридоров холуи,

Которых царь ослушаться боится.

Когда во Пскове вышел на перрон

Уже не царь, а гражданин Романов,

То оказалось, что держался трон

Корыстолюбием приближенных кланов,

Которые использовали власть

Для умножения своего достатка,

Под лозунгами новыми велась

За новый трон решительная схватка.

Потом, когда окончились бои,

Впиталась в землю кровь, остыла память,

На сцену вновь поднялись холуи

И стали новых идолов чеканить.

На книжном рынке прошлым летом

Купил «Войны гражданской» том,

Где были многие портреты

Чернильным мечены крестом.

Как будто в битве за свободу

И воплощение мечты

Народ вели «враги народа» –

На них поставлены кресты.

Когда по букварям учили:

«Мы не рабы, рабы не мы», –

Покорно трупами мостили

Гнилые трассы Колымы.

Теперь, дозволенно смелея,

Грохочут громы без дождя.

Но смотрит из-за мавзолея

И днесь гранитный лик вождя.

Неувязки и с валютою,

И с визою.

Свет я видел в основном

По телевизору.

Обещали: будет жизнь

Хорошей песнею.

А теперь сижу и жду,

Когда на пенсию.

Воду хлебом закушу,

Укроюсь рубищем,

Мемуары напишу

О светлом будущем…

Приученный с дошкольных лет

В непогрешимость взрослых верить,

За старшими ступая в след,

Себя стал их аршином мерить.

Они определяли долг,

Я отдавал его не споря,

Не постигая часто толк

Ни ликования, ни горя.

Гляжу на прошлое житье,

Как на неверную супругу.

И послушание свое

Не ставлю более в заслугу.

На обелиске

У стены кремлевской –

Маркс,

Энгельс,

Либкнехт…

Имена борцов.

Я голову склоняю:

– Здравствуй, крестный!

С тобою

Я встречаюсь, как с отцом.

Крутые наступали времена.

В двадцатые взъерошенные годы

Здесь царские стесали имена,

Вписав пророков счастья и свободы.

Крестил детей

Освобожденный труд,

Коммуна,

Мировая Революция…

А исподволь всплывал кровавый спрут,

Тотальная вершилась экзекуция.

Измученная, корчилась страна

Под игом ею утвержденной власти…

Остались нам на память имена

Мечтой отцовской о всеобщем счастье.

А обелиск? Что ж, невеликий труд,

Кумиров новых люди снова ищут,

Быть может, эти имена собьют

И новые какие-то напишут.

Три копейки.

Ниже номинала

Отчеканен 31-й год…

Из неблагородного металла,

Но в своем достоинстве живет,

При дешевке всей дороговизны

Не меняла ценности своей,

Вроде важных, но на нашей жизни

Трижды обесцененных рублей.

Сверстница,

Как мы с тобою схожи:

В круговерти общих перемен

Не дешевле мы и не дороже

При рождении утвержденных цен.

И на мне, конечно, отпечатки

Пальцев проходимцев и бойцов.

Только нами не давали взятки:

Шли мы для ребячьих леденцов,

Для краюхи хлеба, чашки чая,

Для игры мальчишеской «в пристен»…

Ладно, позади твои печали,

Я тебя не отпущу в размен.

Сохраню ровесницу-монету,

Как фамильный берегут портрет…

Если же опять пойдешь по свету,

Значит, что меня на свете нет.

В диалектическом единстве

Слепая память хромосом

Конспект истории российской

Хранит в характере моем.

Славянский воин

И татарин,

Смиренный инок

И варнак,

Усердный смерд,

Ленивый барин,

Я сам себе –

И друг, и враг.

В противоречьях неделимый

На да и нет,

Как хлеб и нож,

Не потому ль ты, край родимый,

Как я, нерадостно живешь?

За рекой горят огни,

Вечер медленный торопят.

Мы беспечно тратим дни,

Набирая ценный опыт.

А зачем его копить?

Нам – уже не пригодится,

А другим? Искусству жить

Невозможно научиться.

Умудренной головы

Не приставишь к телу внука:

Опыт скошенной травы

Новым травам не наука.

От запасливой копны

Пахнет не травой, а сеном…

Я бы опыт самый ценный

Уступил за полцены.

Меня гнетут надгробные рыданья –

Не дай бог наших близких хоронить!

Я для того еще стараюсь жить,

Чтобы родным не причинить страданья.

Ну, а случись…

То у сосновой дверцы

Я обращусь к всевышнему с мольбой:

– Дай, боже, дочке каменное сердце

В минуту расставания со мной.

Не продавал я душу сатане,

Хотя и не спасал ее измором.

Чего бы там ни утверждали хором,

Мои грехи известны только мне.

Как исповедь моя – мои стихи.

Я каждому – единственный свидетель.

В них покаянье за мои грехи,

За заблужденья и за добродетель.