Первые шаги Восхищенные родичи ахали, Удивляясь талантам ребят, И дошкольные наши каракули Умиленные мамы хранят. Но для взрослого – дело бесспорное – Ничего в этих опытах нет. Точно так же посмотрит история На каракули наших побед. Душа ребенка
Душа ребенка, что лесной ручей, Неповторима чистотой своей. Доверчиво лаская берега, Бежит ручей в далекие луга, Где скопленный веками перегной Уносится стремительной волной. Вода мутнеет, ей невмоготу Вернуть себе былую чистоту… Со дна души, насмешек не боясь, Стихами я вычерпываю грязь. Покажется, что цель совсем близка, Рука уже касается песка, Но…снова стоки грязные текут, И глохнет ручеек, впадая в пруд. Беженцы 1 Я до сих пор Из года в год Во снах тревожных вижу снова Сибирских сопок гололед, Сухую даль полей Тамбова… Военных беженцев пути Тянулись через всю Россию. И там, где довелось расти, Деревни словно бы родные. Война, не зная слова «жалость», Пытала душу на излом, Так, что она вдруг обнажалась Со всем, что есть, – Добром и Злом. 2 – Ну, бабы, кто из вас покойный? – Спросил небритый санитар, Стараясь В тесноте вагонной Дощатых не касаться нар. Старуха с них едва тащила Худое тело старика. В ее глазах не горе стыло – Недоуменье и тоска. Битком набитою бедою, Несло теплушку на восток, Как сорванный взрывной волною Домашней яблони листок. 3 Говорила Агафья Авдеевна, Кость обгладывая куриную: – Ой, ребятушки, детки бедные, Выкуирываные… Матка, что ли, у вас глужанелая, Хоть учителка, тилигентная… Ну чего бы вам немцы исделали? Она баба, к тому же детная… Небо желтое над деревнею Разлинеено черными дымами, Нес я хлеб от Агафьи Авдеевны, Что на мамино платье Выменяли. 4 На полинявшей гимнастерке Медалька светлая висит, Стаканом меряет махорку На рынке пьяный инвалид. Я, пацаны, был гармонистом! – Он плакал и мешал слова… С беспомощной культи повисла Пустая тряпка рукава. Он пел, то начинал ругаться, Хрипело в раненой груди: – Какой я гармонист был, Братцы!.. – Ну, ладно, кореш, не галди. И не трави мальцов по пьяни, Я вот пришел с войны без глаз… – Гвардеец нищий на баяне Играл, как мог, Маньчжурский вальс. 5 Горемычную участь беженца Я сполна узнал за войну, – В чем душа у тебя-то держится, Хоть убей, никак не пойму! – Сокрушалась бабка усатая, Запуская в санпропусник. – У, фашисты, Звери проклятые, И детям нет жизни от них. Никого не жалеют, Сволочи, Покарай их небесный царь! И, порывшись в холщевой торбочке, Протянула ржаной сухарь… Из всего, что досталось вынести, Я усвоил урок простой: Ничего нет Подлее низости И святей высоты людской. Старик Не бывал на ветеранских слетах, Школьники не слали приглашения: Вместо пестрых орденских колодок На груди нашивка за ранение. …Тяжело у многих на груди Светят знаки подвига военного, Только сталь, Что в нем с войны сидит, Легче ли металла драгоценного? Салют Под каблуками от салюта Качнутся камни мостовой, Ракет цветные парашюты Раскроются над головой. Полвека воинов убитых Не может сосчитать война – Поныне на гранитных плитах Дописывают имена. Затерянные ею мины Еще способны убивать, Пропавшего без вести сына За упокой не пишет мать. А народившиеся дети Родителей убитых ждут… Вот почему всегда о смерти Напоминает мне салют. Память Пусть перед вечной памятью равны Погибшие у Волги И на Шпрее, Но тех, Кто пал в последний день войны, Я как-то по-особому Жалею. Еще б мгновенье – И в железный лом Ушел безвредно роковой осколок… А как же те, кто Пал в сорок втором У Волги, Возле Дона и Оскола? Из легендарных 28-ми, Погибших под Москвой на полустанке, Никто уж не узнает, Что они Тогда в столицу Не пустили танки. И тот, чей прах Так почитаем ныне, Сподобленный у стен Кремля лежать, Мечтал в те дни: «Дойти бы до Берлина, А там уж не обидно помирать!» |
