А ещё было холодно. Тонкая рубашка не помогала согреться.

***

«Я должна ей всё объяснить», — наконец убедила саму себя девушка, резко вскакивая с подоконника.

Короткое чёрное платье, больше напоминающее длинную майку в обтяг, босоножки на шпильке. Волосы собрать в хвост, или распустить? Рите больше нравится, когда они свободно струятся, спадая на плечи…

Какие глупости! С этой мыслью Марина выбежала в подъезд, поспешно отсчитывая ступеньки ударами шпилек о бездушный камень.

Через несколько минут она уже стояла возле заветной двери и нервно теребила в руках по привычке прихваченную с собой пачку сигарет. Глупости. Всё будет хорошо, она поймёт, непременно поймёт и простит.

Марина отчаянно жала на кнопку звонка. Она знала, что Рита дома. Чувствовала. В конце концов, по ту сторону стены явно раздавался едва различимый шорох, но её родители обычно в это время на работе, а значит, это…

- Марина? – на пороге стояла мама Риты. В домашнем халате, с небрежно забранными в хвост волосами и невероятно усталым осунувшимся лицом.

- А Рита… дома? – пробормотала девушка, подсознательно ощущая тяжесть этой тишины. Пауза затягивалась, а пристальный тяжёлый взгляд заставлял мурашки бегать по коже. Он ни оставлял ни тени сомнения, что Марина больше не просто подруга и пример для подражания в глазах Ритиной матери. Теперь между ними стояло что-то, заставившее женщину взглянуть на девушку другими глазами.

- Зайди. Мне нужно с тобой поговорить, — несколько суровый голос всё же развеял угнетающую тишину, и Марина осторожно шагнула на порог.

***

Сигарета.

Ещё одна. Какая по счёту? Неважно! Ничто не важно, кроме этой боли в сердце.

«Дурочка, глупая моя, любимая… Что же ты наделала? Как же теперь…»

И беспорядочный хоровод мыслей. Таких тяжёлых, что голова болит. Марина без сил роняет её на колени, с ненавистью откидывая в сторону сигарету, которая ни черта не помогает успокоиться. Обхватывает ноги руками и из последних сил старается удержать слёзы.

Зная, что не выйдет.

Старый обшарпанный подоконник в подъезде казался просто ледяным. Не то, что родное уютное местечко в своей квартире, до которой она так и не дошла. На автопилоте шаг за шагом она брела к своему любимому подоконнику в надежде спастись от этих мыслей… А был бы он таким любимым, если бы не те глаза, ласкающие её обнажённое тело восхищённым взглядом?

В этот момент и подкрались удушающие слёзы, и она бросилась к ближайшему окну в пролёте между этажами и чиркнула зажигалкой.

Вот только в этот день всё было не так, и сигареты не помогали. Она по-прежнему боялась оторвать лицо от коленей, словно это укрытие спасало от того страшного взгляда, которым одарила её мама Риты, произнося: «Она вскрыла себе вены».

И будто током через сознание, а потом волной по телу, прямиком в сердце.

- Когда? Почему? – шептала она, силясь понять слова женщины.

- Я думаю, тебе виднее, почему…

Они обе замолчали.

Неужели из-за…

«Из-за меня, из-за меня…» — бормотала Марина, с каждой секундой ненавидя себя всё сильнее. Риточка, глупенькая. Зачем же ты так…

Губы дрожали, и снова хотелось курить и плакать.

Только на кафельном полу валялась пустая пачка сигарет, а слёзы так и стекали вниз по горящим щекам, не переставая.

Она всё помнила. Каждое слово, каждый взгляд. И помнила ту страшную фразу, которую так и не смогла договорить:

- Она… Она…

- Жива, — произнесла её мать, и Марина с болезненным всхлипом выдохнула. Спасибо, Господи! Спасибо, что не дал ей совершить непоправимое! — А теперь, я думаю, тебе есть, что мне рассказать, — добавила Ритина мама, выждав паузу. И Марина поняла, что точка возврата давно пройдена. Поняла, что расскажет ей про них с Ритой всё, потому что просто не сможет врать женщине, чья дочь сейчас лежит в больнице с перебинтованными руками. Чью дочь она любит и чуть было не потеряла из-за собственной глупости.

- Простите меня, пожалуйста… — начала она, зная, что вряд ли получит это самое прощение. Эта правда должна была открыться совсем не так. Только не так. Ради Риты, не ради неё. Но поздно посыпать голову пеплом – Рита сама так решила и уже этого не изменить. Вот только как произнести вслух – «Я люблю Вашу дочь. И она меня тоже…». На самом деле не так уж и сложно. Гораздо труднее сейчас сидеть на этом чёртовом подоконнике и осознавать, что потеряла единственный шанс хотя бы раз снова увидеть любимую девушку, попросить у неё прощения и почувствовать на себе её любящей взгляд.

А на каменном подоконнике было так чертовски холодно.

========== Часть 18 ==========

Вот уже неделю я открываю глаза и вижу белый потолок одинокой больничной палаты.

Она ничем не лучше моей комнаты. И не хуже. Почти то же самое.

Разве что окна.

В них нет тебя. И мне безумно холодно тут одной.

Я совершила глупость. Сейчас я хорошо это понимаю.

Помню мамины слёзы и хриплый голос: «Зачем? Зачем, Рита?» Да я не знаю, зачем, мама. Я даже не помню, как очутилась в этой ванной и когда всё вокруг окрасилось в красный. Страшно вспоминать – когда очнулась на несколько секунд и увидела свои руки в крови, в ужасе не могла поверить, что действительно пыталась… пыталась…

Я запуталась. Я сломалась. Нет, милая, я не виню во всём этом тебя. Здесь только моя вина, мой грех, но я так устала от одиночества.

Знаешь, когда я увидела тебя с Ней, я просто поняла, что это никогда не сбудется. Мои заветные мечты. О том, что мы вместе, по-настоящему вместе, понимаешь?

Бог мой, как глупо. Как ты себе это вообще представляешь? Уютная квартирка с общей постелью и праздничные ужины в кругу семьи? Бред, бред, вся моя жизнь напоминает один сплошной бред! Не будет этого никогда. НЕ БУДЕТ!

…

Первые пару дней мама молчала. Отец появлялся редко. Я видела, как он привозил маму, но неизменно уезжал, даже не заходя в палату. Я его не виню.

А мама только суетилась возле моей кровати. Таскала еду, можно подумать, я в состоянии столько съесть. Да и с аппетитом было совсем никак. А от вида томатного соуса для домашней пасты меня пару раз вывернуло, после чего из моего рациона пропало всё красное. Врачи говорят, что так бывает.

Она говорила обо всём на свете – о Лильке, о бабушкиных астрах, которые залило дождём, о прогнозе погоды на остаток лета, даже о каких-то соседях, которых я сроду не знала. Мне кажется, она пыталась заполнить тишину, усердно обходя самые главные вопросы. И я была благодарна ей – не было сил отвечать. Хотя я и знала, что рано ли поздно этот разговор случится.

Случился он через пару дней. Раны плохо заживали и иногда ни с того ни с сего начинали кровоточить, хотя на первый взгляд уже успели затянуться. Доктор даже заволновался за мою кровь и сделал пару анализов, но ничем конкретным объяснить это не вышло. А ещё были бесконечные разговоры с психологом. Я понимала, что без этого никак – они желают убедиться, что я не закончу начатое, едва выписавшись из больницы. Поначалу сопротивляться стационарному режиму я не стала. В голове был полнейший сумбур, и я вообще немного отстранённо реагировала на все происходящие события. Но спустя какое-то время всё немного улеглось, и я поняла, что постоянно смотрю в это дурацкое больничное окно в надежде увидеть тебя.

Как глупо.

И всё же однажды я произнесла:

- Мама, а Марина… не спрашивала обо мне?

Хотелось бы мне прочесть в ответном взгляде, что она ни о чём не знает. Но напрасно. В глазах сверкнуло что-то холодное и острое, и я поняла, что мама знает всё.

Догадалась, да?

Я весьма смутно могла припомнить события того вечера, но всё же не думаю, что произносила её имя. Нет, среди того бреда, что я несла, совершенно точно не прозвучало «Марина», а значит, она просто сопоставила факты. Что ж, это и впрямь несложно. «Я люблю её» — я произносила только это. Снова и снова, пока сознание не отключилось. И это правда, с которой я ничего не могу поделать. Я люблю её. А она…