– Может, к берегу и там переждем? – предложил Глеб. – Пометят они нас всех.

– Погодь, – зло бормотнул Иван.

Он нашел своего старого любимого спутника, подаренного еще матерью Алены. Взвел арбалет, сожалея, что остались только две железные стрелы. Велел прекратить грести.

Старшего литвина Иван уже давно заприметил: тот выделялся и дорогой броней, и скакал впереди всей ватажки. Тщательно выцелив лошадь (Федоров понимал, что за полсотни саженей, даже попав в человека, было трудно пробить его железную защиту), он прошептал: «Не выдай, Господи!» – и плавно нажал на спуск.

Чалый жеребец взвился на задние копыта и дико заржал, потом затанцевал на месте, пал на передние колени. Боярин соскочил. Гомон на берегу усилился. Иван тем временем перезарядился и столь же успешно выпустил последнего железного посланца.

– Теперь – жмите, братцы!!!

Старшой все рассчитал верно. Достойный ответ смутил черниговцев, желание продолжать погоню сразу поубавилось. Они метнули еще несколько стрел, не причинивших вреда, и завернули обратно.

– Скажет вятшему боярину, что темнота помешала, – зло хмыкнул Архип. – Нам же теперь ночь не спать, отрываться надобно.

– Да, – согласился Иван. – Но с утра вновь погоню снарядят. Теперь лишь бы реку льдом где не перехватило…

Два дня их сопровождали конные дозорные, не приближаясь на полет стрелы. Затем исчезли и они, но чувство близкой опасности не покидало. Лошади, теперь срочно нужны были лошади!!

На стойбище бродников москвичи узнали, что в устье Сейма недавно появилось довольно большое татарское стойбище. Еще день яростных усилий, и беглецы действительно увидели на взгорке несколько юрт, услышали лай собак. Иван велел пристать, вооружиться. Десяток взял с собою, десяток оставил при митрополите.

Псы первыми подняли тревогу, набросившись на незнакомцев. Из юрт высыпали вооруженные люди, их было много. Иван вздел обе руки вверх и закричал на татарском:

– Мир вам!!! Я хочу говорить со старшим!!

От толпы отделились пятеро и неторопливо зашагали вниз.

– Глеб со мной, остальные на месте, – приказал Иван. – Шага два сзади будь, спину мне прикрывай на всякий случай.

Остались считаные сажени до встречи, когда пожилой татарин с жидкой бороденкой вдруг остановился, всмотрелся и закричал:

– Вай дот! Иван?!! Ведь ты – Иван?!

– Иван… – растерянно подтвердил Федоров. – Но я не знаю тебя, уважаемый!..

– Память забывчива, но вот тело не заплывчато! – хохотнул татарин. – Я Кюлькан, я тебе еще перевязывал левое плечо, когда ты дрался до смерти у костров хана Торгула. Ну, вспомнил?

– Мой Бог!! Ты тоже был у Торгула? Вот это встреча!!!

Иван действительно обрадовался. Он хорошо знал татар и их обычаи. Человек, который делил с ним более года еду, кров и ратные подвиги, мог считаться почти что родным.

– Зови своих, Иван, идем кумыс пить, баранину кушать. Зачем долго стоять на морозе, когда в юрте тепло и можно прилечь?

– Погоди, Кюлькан! Это не все мои люди. Там, на реке, ладья, в ней еще столько же…

– Ладья? Ты стал купцом, Иван? Куда ж ты плывешь, когда река уже перемерзает?

– Я из Киева. И мне нужно попасть в Москву. Продай мне лошадей, Кюлькан, я хорошо заплачу. И завтра же отправлюсь дальше.

Татарин внешне никак не выказал своего удивления. Он лишь пристально заглянул в изнеможенное, грязное от дыма многих костров лицо давнего знакомого и многое понял:

– Пусть твой человек позовет сюда всех. Места хватит, сейчас поставим еще юрту. А за вечерней едой ты расскажешь мне все!..

…Иван ничего не скрыл от Кюлькана. Ему нужна была помощь, и лишь от татар теперь она могла прийти к русичам. Узнав, что гостем стойбища стал известный русский поп, спасший некогда жену великого хана Тайдулу от глазной болезни, с которой не могли справиться ни знатные шаманы, ни лекари из Кафы, хозяин благоговейно встал на колени и совершил короткую молитву. Попросил наутро представить его Алексию. Коней он согласился продать в достаточном количестве, но предложил погостить еще с неделю.

– Встанет надежно лед – тогда и поедете дальше. Отъешьтесь, отогрейтесь, отдохните на животах моих рабынь! Или ты хочешь переплывать реки, как мы это делаем летом?

– Но черниговский князь узнает, что мы бросили ушкуй здесь. Он пришлет ратных, не сомневаюсь.

– У меня около сотни нукеров под рукою, Иван! Брат Орду кочует на этой же реке выше по течению. У него тоже хватает сабель. Это наши земли, ордынские! Хотя, если честно, я не знаю, перед каким ханом сейчас должен склонять свою голову. В Сарае теперь они так быстро сменяют друг друга…

Кюлькан помолчал, хлебнул вина, принесенного москвичами, и продолжил:

– Но в этих степях хозяева мы – дети Муртазы! Что могут сделать тебе и мне черниговцы? Придут на тот берег – пусть смотрят на твое судно и мерзнут!! Пойдут этим – обратно уже не вернутся. Им не за что проливать свою кровь на этих землях, поэтому они дерутся, как трусы! Мне, братьям, отцу – есть за что. Многие багатуры откочевали подальше от Итиля, пока великие ханы делят власть. Нам нужна земля, чтобы выпасать наши косяки и отары. Отдыхайте спокойно, вы под охраной моих сабель, Иван!

За московское серебро и ради бывшего близкого друга Кюлькан хорошо снарядил в далекий путь людей Федорова. Каждый получил по коню, еще десяток был дан под вьюки, а для митрополита Алексия невесть откуда был пригнан старый возок, более похожий на телегу с неказистой полстью. Но и это было более чем хорошо для ослабевших беглецов. Ранним январским утром в сопровождении трех провожатых татар русичи двинулись дальше.

За время недельной стоянки в стойбище Кюлькана конные со стороны Чернигова дважды появлялись на другом берегу. Наезжали, наблюдали за намертво вмерзшим в лед ушкуем, за татарами напротив и исчезали. Чтобы не оставлять следов переправы рядом с судном, Иван попросил указать переход через Двину выше по течению.

Лед ослепительно блестел на солнце, когда небольшой караван прибыл в нужное место. Один татарин вышел на реку, копьем проверил прочность ледостава и вернулся обратно. Лицо его было озабочено:

– Что, слабоват? – не выдержал Иван.

– Лед хорош. Кони без подков, не пойдут. Падать будут.

– Мы потихоньку пешком тронемся, в поводу поведем.

– Нет. Путь делать надо.

– Это как же?

Без лишних слов проводник вновь спустился на лед и легким топориком принялся делать насечки на гладкой поверхности. Глеб присвистнул:

– Эва! Так мы тут до ночи рубить будем. А ну, пусти-ка меня!

Но попытка провести горячего четырехлетку пешим закончилась ничем. Уже через десяток саженей жеребец проскользнул сразу всеми копытами, едва не пав на брюхо, и рванул назад, на спасительную твердь. Архип молча вытянул меч и шагнул к реке, за ним потянулись остальные. Через несколько часов длинная тропа шириною в пару аршин протянулась от берега к берегу. По ней потихоньку и удалось перевести животных и переправить груз. Иван на прощание одарил проводников серебряными монетами.

Снег был не глубок, но все равно изматывал. То старые сурчиные норы, в которых можно было повредить ногу коня, то лощины, где успело надуть изрядные сугробы, то длинные полосы кустарника вдоль стариц и озерков, которые приходилось либо огибать, либо делать просеку для проезда. Первую стоянку на ночлег сделали, удалившись от реки всего на несколько поприщ.

Иван недовольно посмотрел на полосу перекопыченного снега, видимую издалека, на ровную, словно стол, степь и приказал:

– Встаем! Трава здесь добрая. Пусть кони подкормятся, а мы без костра подремлем. Едва забрезжит, двинем далее.

Он подъехал к Алексию, спросил о его самочувствии. Тот ответил:

– Справлюсь, чадо, не сумуй! Не для того вы столько сил потратили, чтоб я погиб. Вон с Леонтием ляжем в обнимку, кошмой накроемся – надышим. Скажи лучше, как путь думаешь править?

– Только на Смоленск, владыка! Минуя Стародуб. Нам теперь отай жить надобно, чтоб вновь литвинам на очи не попасться.