Позади были три часа сумасшедшего бега с носилками в напряженных руках, когда легкие уже не могли вбирать воздух без хрипа, когда сердцу не хватало грудной клетки, когда злейшим врагом становился свалявшийся закуржавленный ковыль, предательски хватающий за ноги при каждом новом шаге. Митрополит Алексий покорно лежал на парусине, вверив свое тело и судьбу потным бородатым мужикам. Его спутник Леонтий попытался раз поспеть за московитами своими ногами, но очень быстро понял тщетность этих желаний облегчить им путь. Позади была радость встречи, когда дозорный на яру радостно замахал руками, когда высыпали поджидавшие с нетерпением друзья, когда горячее мясное варево сладостно полилось в голодные телеса и когда иссохший мужчина в грязных одеждах, превзнемогая нечеловеческую слабость, истово благословил всех ратных на дальнейший путь и подвиг.

Иван Федоров заставил себя не думать о двух оставшихся на Днепре. Он мысленно вверил их судьбы иным, высшим силам и теперь все помыслы устремил на поиск наилучшего обратного пути домой.

Старшого все больше и больше беспокоило состояние Алексия. Митрополит с явным подъемом встретил свое освобождение, но теперь предшествующие истязания холодом и голодом вместе с двумя ночами, проведенными на морозе у реки, вновь ослабили его. Глаза сухо горели, владыка часто хотел пить, облизывая пересохшие губы. Лихорадка явно съедала уже не молодого человека.

Леонтий, чувствовавший себя гораздо лучше, как-то подошел к Ивану:

– Роздых где-то нужно владыке устроить. В тепле. Иначе, боюсь, не довезем.

– Сам вижу. Но как это сделать, как? Черниговцы вроде как не под Ольгердом себя числят, на деле ж давно его власть тута! А стало быть, и глаз литовских на каждом боярском дворе предостаточно!! Думаешь, скроем, кого везем, коли наверняка уж Федоровы гонцы здесь побывали?

Миновали Остёр. У митрополита начался жар. Наконец, при виде небольшой деревни, разбросавшей свои избы подле бора на высоком берегу, Леонтий не выдержал:

– Правь к берегу! Может, русскую печь тут найду, пропарю владыку. Нет сил боле на него смотреть!

Он ушел, чтобы вернуться вскоре с ветхой, согнутой в спине старухой с удивительно темными живыми глазами. Она быстро осмотрела больного, потрогала лоб, заставила показать язык, понюхала тело, взяла в руки большой деревянный крест, надетый уже в ушкуе одним из ратных, усмехнулась. Разогнувшись, повернулась к Леонтию:

– Большой монах?

– Да… – после явной заминки ответил слуга митрополита.

– Что же ты от меня, колдуньи, хочешь?

– Помоги его спасти, Ульрия?!

– А он потом опять крест в наши священные рощи внести возжелает?

Повисла долгая напряженная пауза. Неожиданно первым не выдержал Архип:

– А сгубить немощного твой Перун или Велес дозволяет? Всяк человек – божья тварь, без различия, какому богу он молится!! Мы к тебе с поклоном пришли, старая. Или вы только меч понимаете?

Старуха пристально глянула на ратного. Неожиданно усмехнулась:

– Тебе вскоре и меч не поможет! Вижу: недолог твой путь земной остался. Но ты прав – слабому всегда помогать надобно! Плывите чуть далее, увидите косу длинную, на ней завалы из древов паводковых. Разводите костер великий, я вскоре тоже там буду. Трое пусть со мною идут, помогут…

Архип как-то враз обмяк и надолго замолчал.

Вскоре на открытом песчаном берегу, и впрямь увенчанном двумя большими завалами из побелевших от пребывания в воде многочисленных стволов тополей, осин и елей, запылал громадный костер. Колдунья вернулась с ратными, которые принесли несколько больших выделанных шкур лосей и валун странно-синего цвета. Старуха повелела нарубить много длинных жердей. Дождавшись, когда на месте костра осталась рдеющая куча углей, приказала бросить туда камень, поставить большой котел с водой. Когда же и угли подернулись черной паволокой, споро отгребла их в сторону и приказала быстро ставить над кострищем чум. Сама же подошла к Алексию, вновь всмотрелась в него. Достала из-за пазухи маленький сосуд из тыковки:

– Испей!

Какой-то протест мелькнул в глазах митрополита. Колдунья повелительно обратилась к Леонтию:

– Влейте силой! Иначе все напрасно!!

Спустя десять минут Алексий крепко спал. Старуха велела накидать на горячий песок много свежего елового лапника, больного занесли внутрь. Колдунья быстро скинула всю одежду и также нырнула под шкуры. Шипение воды, брошенной на камень, пар из-под чума, долгое протяжное пение. Вновь голос раскаленного камня. Сумерки плотно сели на землю, придавая всему действу какое-то мистически-завораживающее очарование. Иван неслышно подошел к Леонтию:

– Не проклянет тебя владыка, что языческая ведьма над ним камлала?

– Лишь бы жив остался Алексий!! А там… не отпустит сей грех – уйду в пустыню его до конца дней своих замаливать. Мыслю – более тяжкий грех на всех нас ляжет, если здесь его схороним… Любая вера хороша, коли она людей на добро настраивает…

Прошло немало времени, прежде чем старуха вылезла из чума. Быстро одевшись, она подошла к Ивану и Леонтию.

– Накройте его шкурой. Пусть до утра спит там, где лежит. Земля горячая, не застынет. Назавтра и всю остатнюю седмицу вот эту травку ему заваривайте. Мыслю – оставит хворь навовсе.

– Как звать тебя, бабушка? – тихо спросил Иван.

– Как звать – вот он знает, – кивнула колдунья на Леонтия. – Только пошто тебе? В церкви свечку поставишь? Так то не нужно, моей свечой костер погребальный когда-то будет.

Она помедлила миг и добавила:

– Вижу скорбь и заботу о муже этом в глазах твоих, боярин! Оттого скажу: плыви мимо Чернигова, смерть ваша вас там ждет! Много еще крови прольется, готовься! Но ты – уцелеешь!!

Иван растерянно застыл, глядя вслед медленно удаляющейся фигуре. Потом опомнился, бросился на ушкуй, затем вслед знахарке. Догнав, вручил ей две новогородские гривны:

– Вот! Спасибо тебе! Может, еще что нужно?

Старуха чуть помедлила, приняла подарок, вновь глянула на Ивана:

– Твоей крови смерть уже вижу! Но не твою. Готовься – кого-то из родни потеряешь!

И, чуть помедлив, добавила:

– Уже потерял…

Колдунья скрылась в темноте, а Иван стоял недвижимо. В голове его тяжело пульсировало:

«Андрюшка, Андрюшка, Андрюшка!!! Неужели, Господи! Прости меня, милый мой Андрей…»

Он пал на колени и долго, по-звериному, выл, вцепившись зубами в рукав зипуна…

Когда наутро Леонтий вошел в чум, он увидел стоящего на коленях владыку, с лицом, обращенным в рассветную сторону. Оно было светло и радостно…

Повалил густой снег, затем ударил сильный мороз. По реке вовсю плыло «сало», предвещая скорый ледостав. Одежда замерзала, становилась подобна доспехам. Приходилось все дольше задерживаться на берегу, у жарких костров просушиваясь, отогреваясь, наедаясь горячего варева. Для всех становилось все более и более очевидным, что водный путь подходил к концу. Теперь главным становилось – разжиться лошадьми.

Проще всего это можно было б сделать в Чернигове, но Иван, памятуя совет ведуньи, повелел пройти его с ходу несколько дней тому назад. Действительно, едва лишь ушкуй обозначил свое нежелание причаливать, с берега громко заорал оборуженный боярин:

– Эй, мать твою!! Кто такие, откуда и куда?! Чалься, давай, лодейное проплачивай!

– На Брянск поспешаем, некогда!

На берегу еще более разразились руганью. Иван лишь коротко приказал:

– Навались что есть мочи. Сумерки уже, оторвемся!

Они миновали стольный город некогда могучего южного княжества, когда на правом берегу появились три десятка конных и стали быстро настигать беглецов. Иван велел всем, свободным от весел, вздеть брони, взять щиты и по мере возможности прикрывать от стрел гребцов. Судно пошло ближе к левому берегу, но все равно осталось досягаемо для лучников. Оперенные посланцы стали нырять в воду, впиваться в борта, доски, стучать по щитам. Двое гребцов вскрикнули, досталось и им. Спасительная темнота все еще не наступала.