Она тут же смягчилась: «Я просто пытаюсь сохранить науку… По правде говоря, всё в жизни Бог знает для чего… Вот мы – люди – зачем? Работа, Наука, семья, дети…», – начала и осеклась она, и тут я понял, что она не замужем – но она тут же выпалила:
«Ну, всему свое время. И с научной точки зрения…», – и я её почему-то уже совсем не слушал. Было как-то горько так глядеть на неё, знать, что она старше меня и уже не выйдет замуж, да и не захочет… «С научной точки зрения». Тангенс, котангенс, косинус, синус, аксиомы – на всё готов ответ, а смысла этих счётов нет…
Я как-то тоже рассказал ей всё, немного подсократил, конечно – менеджмент, карьерный рост, квартира – свои сложности… И – почти женат… «О!.. Да, да…», – и после она заскучала, как на морозе розовый цветок. Ещё немного посидели, и я стал собираться.
Она говорила, говорила что-то на прощание, и я даже не помню, что ей отвечал. Престарелая мать её – уже безразлично и по привычке сидя в старом кресле, вязала крохотные пинетки, варежки, шапочки, и носочки непонятно кому, и только изредка вздыхала на погоду за окном: «Поливает-то нынче…», – помахала мне рукой, приглашая ещё.
– Ты заходи, если что, и с супругой заходи, мы с мамой всегда рады проходящим – приходящим, – оговорилась она и снова засмеялась, и этот надтреснутый звук ещё долго звенел у меня в ушах.
На улицу вышел какой-то растерянный. Решил на этот раз забраться поглубже, пройтись и основательно посмотреть на осенний Вишинск – в конце концов, других планов у меня всё равно не было. Пошёл – и заблудился. Сам не знаю, как так вышло, в Москве не терялся, а тут… Побрёл, побрёл, не узнавая ни улиц, ни домов.
Узенькие, грязноватые переулки сменялись танцплощадками магазинов, три, видимо, недавно появившееся девятиэтажки мрачно упирались в небо как гигантские колонны – маяки какой-то другой жизни, которая и хотела, да так и не началась в этом городке. Это было словно какое-то волшебство – сколько я не хотел дойти до них – всё время натыкался на неведомо откуда взявшиеся стены – то заброшенного военного завода, то каких-то лесохозяйств и молочных ферм. Иногда попытки пробраться к высоткам заканчивались просто полуразвалившимся бетонным забором, что за которым – я не знал. Оставив эту идею, я просто решил двинуть куда-нибудь в парк, огляделся… И только тут вдруг понял, что совершенно не знаю, куда идти. Позвонить?.. Оле звонить как-то не хотелось… Матери? – «Да я и сам не знаю толком, где нахожусь». Пошёл просто прямо. Через полчаса набрел на какой-то грязноватый торговый ряд. «Вот, блин, развлечение после ВДНХ», – но от нечего делать – увлекся и стал смотреть всё подряд – подтяжки, консервированные помидоры, спички, пижамы, кофты, треники, кроссовки, снасти, книги, ножи, вентиляторы, грибы, лампочки, селедка с хреном, пиджак… «Даа…». Из любопытного всего этого убожества нашел даже местное искусство – «Совсем так себе», – мелькнуло в голове… «Смирнов. В. И.». Лицо какое-то знакомое… Вася?..
– Васька!? Это ты?..
– Иван? … О, ты ли это в наших пенатах! Это ты здорово зашел! Какими судьбами?!
Понеслось: отпуск-мама-работа-Наташа-дача-помидоры-Египет…
– Египет?! С ума сошёл?! Там уже все были… Это безвкусно… Да и слишком как-то дёшево, попса, короче. Ну, я, конечно, тоже не слишком крутой («Да, отметил я про себя, малинового пиджака с мехом не хватает»), но в Египет не поехал бы. Спохватился: «Да это наши, профессиональные штучки-закидоны, не обращай внимания… А я тут рисую, как и рисовал, тебя, конечно, ничем не удивить – столичный житель, но и мы тут кое-что сладили. Я, кстати, вот тоже в Москву посылаю работы, неплохо берут, знаешь… А ещё в нашем музее недавно выставку-распродажу устраивали – моя, ну, и ещё один художник с района, Фердюков Петр, что ли?.. Ты его не знаешь, конечно… – так я тоже кое-что продал. Если так дела пойдут и дальше, вскоре и сам в столицу переберусь, но это не сейчас, пока рано ещё. Деньги, деньги, деньги. Ещё, бывает, на заказ портреты пишу. Натура – нос картошкой так я отъювелирую и личико как у куколки. Берут, нравится. А так… На заказ… Вот у местного, написал ему в гостиную, «трёх голых женщин» – попросил, говорит, «хочется»… Крупный был заказ, месяца четыре маялся – всё ему что-то не нравилось, да вот месяц назад закончил… Сейчас я сам продаю свое, а раньше ещё пацана держал, да тот что-то не шибко работал, я и не стал платить. Вообще здесь искусство ценят. И я приспособился, что берут – я ещё штампую, не в прямом смысле конечно, это же Искусство, но и ко вкусам уже привык и сладился: кошки-натюрморты-лодочки-цветы.
И правда: из восьми картин на стойке были: два натюрморта, котёнок с кошкой, что-то на банную тему с вениками и шайкой, и лодочка на туманном берегу, правда, опрокинутая.
– Нравится? – Не дожидаясь ответа, – Про баню, это я подумал, хорошо будет, раз кто побогаче заказывает, значит, пойдёт. То полотно чай два на три в метраже было – не потянет кто другой, да и сюда такой масштаб не потащить. Честно говоря, «Три грации» – это он – большой коммерсант – понимает, а тут, знаешь, люди в основном простые. Что им? Баня – это ближе, роднее как-то, но и изюминку никуда не спрятать, а? – и хрипловато засмеялся, успокоился, закурил. Да что я всё о себе, ты-то как?..
Поговорили ещё немного. Рассказал ему своего, что не стоит – опустил. В гости не звал. Он меня тоже. Спросил дорогу. Все как дважды два просто: слева остановка и 4 автобус до конечной. Конечно, купил матери «Котёнка с кошкой», неудобно как-то было отказать…
Пока гулял, промёрз насквозь, и следующий день провалялся с температурой. До поезда оставалось ещё мучительно долго. Утро – проспал до обеда, почитал немного случайную книгу с полки (ей оказалась «Военно-морская история Великобритании», которую обожал в детстве), а ближе к вечеру в гости к матери пришла старинная подруга, которая в перестройку «обрела дар предвидения» – и начала гадать. Помню, как ещё в пятом классе мой глобус из папье-маше, оклеенный вырванной из детского атласа картой – она выпросила себе – «…Для антуражу, говорит, вполне сойдёт…». Так я её и запомнил, и, признаться, не слишком любил.
«Ванюююша!». Смотрю на неё – не изменилась нисколько, только поседела немного, те же чернеющие брови и аспидные глаза, массивное золото на пальцах и тяжёлые камни на шее, говорит, что и тоску развеет и вылечит от чего угодно. Матери было бы приятно, и я согласился – мне было всё равно.
Сев рядом, она тут же схватила мою руку и что-то долго изучала, вертела всячески, что-то считала, а после, лукаво посмотрев на мать, изрекла: «Ух… Сразу три девки за тобой увиваются, а ты барином всё ходишь, за нос двоих водишь, никого замуж не зовёшь…». Мне стало как-то не по себе, я покосился на мать – не то, чтобы Никитишна была права, но как-то стыдно стало… Мать улыбнулась и махнула рукой: «Вань, ты же её знаешь», а сама тихонько вздохнула в сторону, о чем-то своём, о чём – я старался не думать. Тем временем Айседория Никитишна плела свою сеть: «Девки тебя сглазят. Если, конечно, порчу не нашлют. Сейчас мы им… Держи вот», – и откуда-то из своего путаного одеяния извлекла платок и что-то, что после оказалось мышиным хвостом. Наскоро пробормотала что-то ядовитое, плюнула в платок и завязала на три узла: «Держи. Защитит надолго». Я сохранял спокойствие, лелея надежду отделаться малой кровью. Закончив с моими руками и талисманом, она вспомнила про мою простуду. «А это, – она говорит, – Проще простого, и думать нечего», – опять порылась в одеянии (мне представился плащ эксгибициониста или что-то в этом роде) достала, бормоча, какой-то корешок и, скорчив жуткую гримасу, задымила им над моей над кроватью: «Утром и не вспомнишь о простуде…», – я послушно шмыгнул, а про себя подумал… Ну, в общем, не очень хорошо подумал, честно говоря.
