Спал как убитый. Понежившись в постели, позавтракав и выпив кофе, он уже пересмотрел все свои папки, игрушки, велик и прочие мелочи детства, которые мать (уже лет двести) заботливо хранила на своих местах. А начиная с обеда его опять одолела та же тягучая скука, и он с большой неохотой сел смотреть старые фотографии. «Дурацкий ритуал». Заново увидел себя и всех, задумался об одноклассниках. Опять где-то под сердцем заскребло: «…Чего-то не хватает…», – смешно, но никак иначе об этом сказать не мог – «…Че-го-то»… И, кстати, «довольно давно»… О ребятах из школы, честно говоря, он не особо скучал, «…но интересно, конечно, кто сейчас где… А это всё прочее – наверное, просто скука. Единственный просвет – отпуск и тот, блин… В этой дыре… Прогуляюсь вечерком, зайду куда-нибудь…».
Тут же звякнул телефон. Смс от Наташи про «новые туфли» и «шкафчик в коридор из Викеи, ты же не против?» – в этой дыре смотрелась дико. Повертел телефон, но решил не отвечать. «Пусть думает, не дошло. Далась ей эта Викея… Интересно, на что я злюсь больше – что ей там весело или на этот шкаф? Может, на деньги?.. Абзац».
Посидел, посмотрел, оделся – пошёл на улицу – на улице почти морозно, истлевшие листья носятся по дорожке, подбираемые осенним ветром… Бррр!.. «Сам подписался. Посмотрю, что осталось от знакомых улиц».
В прогулку вдоль родной улицы Павлова его провожали старые домики в два-три этажа с новыми трещинами в стенах, с разводами от давно отвалившихся водосточных труб, пыльными окнами, часто забитыми фанерой или ветошью для тепла; а ещё – мокрые собаки, слоняющиеся по окрестностям помоек в поисках еды, парочки-новостройки коробков-пятиэтажек, залитые дождём осенние дворики и до весны опустевшие лавки, где погожими вечерами пили пиво под домино пропойцы да старики. Дождя не было. По знакомой дороге ноги незаметно сами привели к школе, где почти двадцать лет назад он стоял в такой же осенний вечер с букетом астр и напуганными глазами, когда всех построили парами и затолкали в первый класс и, хоть и нечему, но он немного умилился и потеплел – ему уже 27. В ничем не прерываемой тишине воскресенья ему мерещится память – визг, шум перемены и последнего звонка: «Учат в школе, учат в школе, учат в школе…». Сворачивает за угол, идет по аллее лип, бугристый асфальт неожиданно выскальзывает из-под ног, то и дело толкая в лужу, и в конце аллеи видит Парк Культуры, шагает в проржавевшие ворота, проходит мимо закрытых на ремонт аттракционов, цепочки и паровозика для малышни – всё вспоминает, вспоминает… Пугаясь сам своих воспоминаний. «Как много, оказывается, сохраняет память… Но, если я способен удивляться – я ещё не совсем стар», – и он рассмеялся своим мыслям, ведь так непросто признавать, что есть уже взрослые люди младше тебя.
Прогулка удалась; не переставая удивляться своему городу и тому, как так он быстро привык к московскому метро, как по привычке сейчас ищет переходы или светофор на дороге, тому, что так не хватает шума и магазинов «круглые сутки» – он шёл домой. К закату неожиданно распогодилось, он остановился: на почти ясном небе мелкие облачка, казалось, развернули всю палитру красного и фиолетового цветов. «Интересно, когда я в последний раз видел закат?.. И неожиданно чувствует, что с каждой секундой становится счастливей, радуясь, что может радоваться простым вещам, пусть даже самым банальным в сути своей. И как-то отлегло от сердца, как будто встретил что-то настоящее – закат, конечно, не в счёт… Он пишет Наташке («В смс в два раза больше смысла, и во сто крат меньше болтовни») и возвращается к матери, по-настоящему возвращается, впервые как «настоящий сын» испытывает к ней чувство благодарности (и, конечно, молчит об этом – ведь это так пошло, в конце концов). Она осталась неизменной, но как это, всё-таки, ново после разлуки. Её руки, глаза, эти тихая забота и терпение – и на редкость в своём уме… Сплин уходит, и до обеда следующего дня он в лёгкой эйфории, хотя… «…Конечно, скучновато здесь».
Вечером идёт с матерью в местный театр. Особых впечатлений постановка на него не производит, но мысли в голове бродят, вращаются у старого фоно: «…А где это то, что так нравилось в детстве – играть, ходить в драмтеатр, на выставки в павильон у библиотеки, вообще всё это интересное?.. А, всё-таки, я ещё что-то ищу…», – он опять вернулся к надоевшему рефрену и не нашел ничего лучше, как выпить пива. Один. Впервые, наверное, пил один, считая, пожалуй, что это участь алкоголиков. Пил и думал – пусто как-то… Все эти выставки, закаты и прочее – что я, их не видел? Как будто нет чего-то, а в детстве вроде было… Мутный город.
Новое утро («Какого дня?…»), на лестничной клетке – первая яркая искра – его по имени окликнул знакомый голос, он обернулся – красивая улыбка на полноватом лице – из-за дверей вышла…
– Оля?.. – изумился он – …Ааа, я думал ты уехала…
– И правда… Ваня!.. А я думала ты – не ты… Да нет, я вернулась, у меня сейчас академический отпуск, рада тебя видеть! Ты к маме или… Навсегда?
– Да, да…, – спохватившись, – В гости просто приехал. Как ты изменилась…
– Похорошела? – засмеялась она, и он уловил, как голос легонько треснул, но…
– Да, да…
– Ты заходи, давай, давай, хоть чаю попей. Ты не торопишься?
– Да не особо…
– И мама будет рада тебе – сколько не виделись. Чай у нас, кстати, особенный, африканский. Шучу, конечно, он всегда африканский. А ты не знал?.. Про Индию и слонов на всяких штемпелях даже не думай верить – подлог, мистификация и реклама.
Зашёл. Всё как тогда… Даже обои те же. Поздоровался с Алёной (Алёной?..) Кузьминишной, Аня потянула на кухню – взяла было за руку, да почему-то смутилась и отпустила, а почему – я понял потом.
– Чай или кофе?
– Чай, чай… Африка, говоришь, да?
Огляделся и заметил в коридоре шкаф, в котором полки ломились от неподъёмного груза знаний и наваленных книг – справочников по математике, геометрии, ещё чему-то – я не разглядел. Вспомнил, что так с ней и познакомился, и как после вечерами вместе считали алгебру и чертили, готовились поступать.
– Как ты? Как твоя карьера в науке? Ты же уезжала учиться куда-то, кажется, в Сибирь…
– В Новосибирск, – уточнила она, – А теперь защитила кандидатскую и получила отпуск, – сказала и улыбнулась Оля.
«Оля – Оленька, давно уже Ольга Сергеевна… Она пополнела, остригла волосы и стала брюнеткой с холодноватыми глазами, бледными ногами под длинной юбкой – под стать учителю…», – он весь ушёл в свои мысли и почти не слушал её, и, очнувшись от оцепенения, первым же вопросом застал врасплох:
– …Так чем теперь занимаешься?
– … Да говорю же, – слегка удивилась она, – исследую, пишу докторскую на тему «Доказательство существования в тригонометрии неравнозначных каскадных дробей в области значений от нуля до единицы», сейчас в академическом отпуске – мама просила… Преподавать пока не получается – место не могу получить, – вздохнула, – А у нас в Вишинске уже пятый год хотят открыть училище, и все звали сюда, а открыть никак не могут – подбирают состав, учить-то пока некому. Ну, вот математичка, – засмеялась она своим стеклянным смехом, – Уже есть. Сейчас в основном пишу доказательство. Очень увлеклась…
– Не изменяешь тригонометрии… Поражаюсь тебе, я давно живу без синусов и тангенсов и нисколько не скучаю…
Мне вдруг пришло на ум: «Слушай, – полушутливо сказал я, – а для чего это доказательство, зачем вообще, на производстве или, там, в теории?».
– Вопрос «Зачем?» выходит за рамки науки, – после паузы сухо пропечатала она.
– …Коротко и ясно, как аксиома! – Я был слегка обескуражен: а зачем тогда вообще…
