Он поцеловал эти тонкие длинные пальцы — маленькую и доступную частичку самой дорогой и желанной женщины и тут же поднялся с диванчика:
— Верочка! Что бы ни случилось с тобой, знай, что я сделаю все... — он замолчал, вспомнив, что именно для того, чтобы сохранить свою репутацию в ее глазах, пришлось согласиться с предложением Кондратьева отказаться от руководства экспедицией. — Сделаю все возможное, чтобы ты... была счастлива...
Уже перед дверью он оглянулся:
— Береги себя! И поправь здоровье... Я скоро вернусь... Ты даже сама не представляешь, как это будет скоро... Совсем не заметишь, как пролетит время... Вера! Я не говорю «прощай», я говорю «до свидания»!
Она молча наслаждалась его волнующим голосом, но не встала, чтобы проводить.
***
Солнце катилось к горизонту уставшим за день шаром — медленно и степенно, как и подобает всему великому и властному. Оно скользило по накатанной веками дорожке, невзирая на войны и природные катаклизмы, а что уж говорить о людских настроениях! Уходящие лучи солнца начали слепить Вере глаза и она встала с кресла и задернула бордовый бархат. «Странно...— повисла в голове мысль. — За окном безоблачный день последней недели июня, а на душе не по-летнему гадко и сумрачно...».
Она продолжала сидеть розовым изваянием, откинувшись на спину и слегка раскачиваясь, устремив свой взгляд в единственное на стене яркое пятно — картину «Роза на кинжале». Ее она изучила до мельчайших подробностей, до последней трещинки и застывшего сгустка краски, и все равно продолжала смотреть, словно надеясь получить из этого полотна, как из портала в другие миры, заветную весточку.
Тренькнул звонок в прихожей. Девушка вздрогнула: «Кто там еще? Начнут жалеть, уговаривать... Может, Лиза? Вроде бы обещала сегодня заехать...»
— Не ждали? Небось, думали, что приеду не сегодня? — до боли родной и знакомый голос отца разрезал застывшую тишину холла и эхом откатился к двери Вериной комнаты.
— Что ты, дорогой! — Любовь Ильинична, очень ровная, сдержанная женщина, не собиралась скрывать радостное возбуждение. — Я тебя... каждый день ждала...
В тот момент, когда Вера пулей вылетела из своей комнаты, родители стояли, молча обнявшись. И она нырнула под его крупную крепкую ладонь, лежавшую на плече мамы.
— Верочка! Дорогая! — он обнял и ее, успев провести рукой по ее волне волос, слегка сбившихся от бега. — Все в порядке?
Он слегка отпрянул назад, чтобы заглянуть ей в глаза. Как бы ни старалась Вера держаться естественно, но проницательный отцовский взгляд уловил некоторую затуманенность и нездоровый блеск в слегка припухших карих озерах.
— У тебя проблемы?
— Нет, папа, все в порядке... — его дочь оказалась плохой актрисой.
Валерий Петрович, однако, не стал заострять на этом свое внимание:
— Хорошо, передохну с дороги... Поговорим после ужина.
***
— Верочка, ну теперь рассказывай: у тебя неприятности на работе? — глава семейства Арзамасцевых, чуть прищурившись, внимательно разглядывал ярко-голубыми глазами ее слегка бледное лицо.
— Скорее... не на работе...
— Поссорилась с Николаем?
— Нет, папа! Нет! Он уезжает в экспедицию...
— Фу ты! Не на войну ж провожаешь! А я было подумал... — Валерий Петрович облегченно выдохнул. — Вспомни, сколько раз уезжал я... и как видишь, благополучно возвращался...
Они сидели в отцовском кабинете на кожаном коричневом диване, обнявшись, как в те времена, когда маленькая Верочка, улучив момент, когда отец оставался один и, как ей казалось, был не очень занят, забегала сюда. Ей казалось, что в этом помещении находится кусочек царства Древней Греции или Древнего Рима, а может быть, и перекресток этих миров, а ее папенька — Главный смотритель, именно смотритель, потому что в его кабинете было все то, за чем нужно присматривать: толстенные книги, многие из которых походили на дряхлых стариков, плакаты со странными картами на непонятных ей языках и даже — макеты необычных строений. На одной из стен висели маски, привезенные из разных стран и подаренные друзьями и коллегами. Эти маски казались ей живыми, но замершими с определенными гримасами по воле именно Смотрителя. Может быть, они выполняли его указ и состояли у него на службе?
— Так что, вы с Николаем решили отложить свадьбу?
— Нет, папа... Я еще не дала согласия! Вот когда вернется... — она чуть не сказала «вернутся», и как хорошо, что вовремя вырулила. — Ты лучше расскажи, что там в Афинах!
— Ну ладно... Если не хочешь говорить... — Валерий Петрович никогда не давил на дочь, предоставляя ей возможность самой принимать решение. — А в Афинах все очень даже прекрасно!
Его добродушное лицо расплылось в улыбке — только он так восторженно умел рассказывать казалось бы о самых повседневных своих делах:
— Помнишь, я переживал из-за того, что в Керамейкосе, наидревнейшем... да-да, если не самом древнем захоронении в Афинах, вроде Некрополя, заморозили раскопки? Их тогда, еще в прошлом веке, начинало Греческое Археологическое Сообщество... Да знаю, что помнишь! Память у тебя отличная. Конечно же, все мы горько переживали по этому поводу... Ведь это место — настоящая кладезь артефактов еще третьего века до нашей эры... и особенно — керамических изделий! Тебе, думаю, не нужно рассказывать о том, что отпрыск Ариадны и Диониса Керамейкос был покровителем... гончарного искусства...
— Папка! Ты хочешь сказать, что... — у Веры округлились глаза.
— Вот именно! Нам удалось этот прожект... сдвинуть с мертвой точки!
— А кому это «нам»? — переспросила Вера, довольная тем, что отец перестал бередить ее раны.
— Немецкому Археологическому Институту Афин...
— Так ты вроде как из Российской империи!
— Ну да! Но, как специалист-антиковед с кучей работ в этом направлении в международных журналах... Короче, Вера, меня утвердили в состав рабочей группы! И мы уже успели кое-что нарыть...
— Нашли клад монет? Или слитки золота? — с ее глаз начала исчезать затуманенность, они распахнулись, раскрывая такую же радость, как в детские годы — от пересказа отцом греческих мифов.
— Конечно... нет! — отец крепко стиснул кисть ее руки, безжизненно лежавшей на коленях. — Но парочку керамических сосудов отобрали у матушки-земли! Хотя... По сути, высоки шансы найти, например, украшения из драгоценных металлов или... камни на оружии... Среди захоронений...
— Подожди! — остановила его Вера. — Ты что, забросил свою основную тему?
— Почему же? Нет! Я и сейчас восхищаюсь оригинальностью взгляда профессора Михаила Семеновича Куторги на развитие афинской демократии при Перикле... И поддерживаю, заметь, двумя руками, его гипотезу о том, что на смену демократии пришел особый политический строй — полития. Сколько бы времени не прошло с тех пор, но этот строй остается... в моем понимании, конечно, самым совершенным в древнем мире...
На лице Валерия Петровича проявилась некоторая задумчивость, он начал погружаться в глубокие воспоминания, но тут же стряхнул их:
— Спросишь, почему так считаю? Именно полития представляла собой равноправную гражданскую общину, где мирно уживались все слои общества... Так что, Вера... Да, еще вот что... Думаешь, не случайно многие черты этого строя — община, вече, церковь... — перешли и в Российскую империю? Можешь не отвечать...
Валерий Петрович замолчал и после небольшой паузы добавил:
— Эх, дочка, я и сейчас активный последователь Куторги! И горжусь тем, что он начинал свои исследования в нашем университете... правда, позже переехал в Москву... Но это уже неважно...
В гостиной простучали часы. Двенадцать! Самое время для таинственных перевоплощений вроде Золушки, чистосердечных признаний и нерушимых клятв! И Вера провела рукой по его слегка колючей темно-русой бороде, волевому профессорскому подбородку:
— Папка! Как же я тебя люблю!
— А пошла не по моим стопам! — с легкой укоризной произнес он.
— Решила... такую фантастически красивую область древней культуры оставить «на десерт», вроде хобби! — нашлась Вера. — А восточные языки, ты же знаешь, это тоже... упоение!
